Предисловие к книге Евгения Мякишева "Ёр и глум"

Книга готовится к печати. Оригинал и отрывки из книги: Кастоправда

С Евгением Мякишевым я познакомилась через своего приятеля Виктора Ефимова, который почему-то привел меня на презентацию его книги. Надо сказать, что в этом событии (в том, что мы с Ефимовым там оказались, а не в том, что Мякишев там выступал) не было ничего закономерного: затащить нелюдимого Витю на литературное мероприятие было задачей, не имеющей решения, а тут он вдруг сам стал инициатором; к тому же вскоре мы с ним расстались, а больше, кроме Витьки, у меня не было ни одного общего знакомого с Мякишевым – они появились уже после этого события. Происходило оно в издательстве «Лицей» на Фонтанке под предводительством мрачного Евгения Антипова, похожего на демона из книги М. Елизарова «Pasternak». В этот вечер Мякишев, к моему удивлению, оказался не монстром с железными зубами (а по слухам из «Борея», дело обстояло именно так), а вполне-таки авантажным человеком, к тому же окруженным семьей. Здесь же оказался и Михаил Болдуман, который – как выяснилось позже – всегда приезжал из Москвы на выступления Евгения, и к тому же, насколько я помню, они практически всегда выступали вдвоем. Их выступления разительно отличались от заунывных поэтических заседаний всех остальных литературных сообществ и секций, где лично я никогда не высиживала больше 15 минут – там царила такая густая и плотная скука, что хотелось либо сразу же заснуть, либо, наоборот, предпринять какие-нибудь хулиганские действия, чтобы досадить этим бубнящим всякую заунывную скукотень поэтам, от одного вида которых сводило челюсти, как от кислого яблока. Надо сказать, что с тех пор картина мало изменилась, и нет никакой надежды, что она когда-нибудь изменится.

Миша Болдуман был намного ниже ростом великана Мякишева – вместе смотрелись они забавно, – но куда более ярок и лучезарен: круглые синие глаза навыкате, нос крючком, чегеваровский берет набекрень и еще черт-те что – когда как: то по-панковски выбритые виски и смешной ирокезик, то наоборот, длинный черный парик до лопаток.

По сравнению со скучной литературной тухлятиной членов всяких «Пенис-клубов», литературных объединений, больше напоминающих богадельни для умственно убогих, не говоря уже о самодеятельных коллективах вроде «Театра поэтов», совместные сессии Мякишева и Болдумана выглядели не как литературная тягомотина, а как какая-то буффонада и театр, но только лучше, потому как никогда не продолжались дольше часа – к тому же их было двое, а Болдуман при этом был не только веселым поэтом, но и блестящим актером.

Мы подружились с Евгением Мякишевым с первой же встречи, тут же в «Лицее» я познакомилась и с Болдуманом. Было это в самом конце 90-х. И вскоре выяснилось, что Мякишев все-таки – монстр.

Я направлялась на встречу с Витькой Ефимовым, который ждал меня возле памятника Пушкину на площади Искусств, как по дороге, на улице Белинского, меня перехватил Мякишев. Он откуда ни возьмись вырос у меня на пути, как гора, обойти которую было невозможно; у него было перекошенное лицо, белые от водки глаза и железные зубы. Вполне возможно, что у него еще были и железные когти на лапах – как у монтеров, которые карабкались с их помощью по столбам – такое я видела в детстве. Он потребовал, чтобы я немедленно повела его на свои деньги куда-нибудь бухать и жрать, и заклацал железными зубами. На это я показала ему пузырь вина, который я несла с собой, и сказала, что если он поможет мне побыстрей добраться до места встречи с Витькой, то за это я тут же отдам ему пузырь.

Тогда произошло следующее: Грызло пригнулось, подставив спину, и велело мне сесть на него верхом. И мы помчались в сторону Итальянской. По пути Мякишев на ходу пиздил огурцы и помидоры с лотков, а пораженные зрелищем продавцы молча смотрели нам вслед. У меня в ушах свистел ветер, и мне казалось, что он не бежит, а летит, и я боялась только одного: как бы мы не влетели в какую-нибудь стенку или автомобиль. Я сидела у него на спине с крепко зажмуренными от ужаса глазами, пока не услышала Витькин голос. Мы были в скверике напротив Русского музея, и Мяка аккуратно спЕшил меня на скамейку. Надо ли говорить, что я сдержала обещание: отдала домчавшему меня без аварий Жене пузырь, а Витька тоже пришел с пузырем, и мы сели на скамейку бухать. Учитывая, что этот фантастический галоп был совершен на автопилоте, чему предшествовал длительный запой, бутылка 0,7 доконала Мякишева, и он начал заваливаться под скамеечку. Этого мы не могли допустить и, поливая его минералкой, потащили домой – в «Нору» – в его квартиру на Казанской. К счастью, это было недалеко. Это сейчас воображение отказывается представить Евгения Мякишева в таком виде, так как он уже больше 10 лет занимается исключительно литературной деятельностью и спортом, бес пьянства покинул его навсегда, а сам он, как по волшебству похудев на 30 кг, превратился в стройного яппи. И никакой железной челюсти. Да и его «Нора» только сейчас представляет из себя образец респектабельного евроремонта, а тогда это был мрачный подвал, даже, можно сказать, – подземелье – с проваливающимися половицами и отсутствием ступенек, чтобы подняться наверх, в комнату: вместо лестницы там лежала доска без перил, по которой можно было залезть только ползком. Да к тому же еще и света не было – ползти надо было в полной темноте. Такого экстрима, как в тот день, у меня раньше никогда не было. Почувствовав родные стены, Мякишев окончательно превратился в монстра. Он запер свою нору изнутри на железный засов, навесил замок и практически в полной темноте начал все крушить вокруг сразу двумя поленами с двух рук под какую-то загробную музыку. Это был уже не ёр и даже не глум, а самый настоящий трэш. Силы были не равны – мы не могли препятствовать нечеловеческой мощи этих разрушительных действий, так как на пике алкоактивности алкомонстры качают энергию напрямую из преисподней, а здесь она, по всей видимости, была совсем рядом, поскольку «Нора» в то время сама по себе олицетворяла ворота ада. Витька Ефимов, который также был не совсем человеком (и не «Ангелом», как он сам себя позиционирует, а как раз таки – оборотнем) более или менее успешно уворачивался от летящих во все стороны предметов и частей мебели, а я незаметно поползла в сторону выхода, где мне удалось-таки отпереть двери узилища. Следом как-то вылез и мой товарищ, и мы бросились бегом, вдыхая воздух свободы. Но не тут-то было. Мы явственно ощутили, как за нами трясется земля: вибрация почвы была такой, будто сзади едут танки. Я буквально ощутила спиной огненное дыхание погони, оборачиваться было рискованно. Мяка несся следом, и земля сотрясалась под его прыжками. Сколько времени мы так бежали, а главное, в какую сторону – не могу сказать. Помню, как вбежали в какой-то Дом быта, в котором была столовая и, не сбавляя темпов, пронеслись сквозь лабиринты кухни и подсобных коридоров, не обращая внимания на крики работников общепита – насквозь – и вылетели через черный ход на другую улицу.

Зачем я это рассказываю? Затем, чтобы было понятно, что происходило в период расцвета ёра и глума на их исторической родине – то есть в нашем городе.

Вскоре после этих приключений ко мне явился с иголочки одетый Мякишев в дорогих ботах и слегка подшофе, предложил мне с ним пойти в кинотеатр «Спартак», который тогда еще не сгорел, с целью ознакомить меня с их совместным с Болдуманом творчеством. При этом он пообещал, что там он будет пить исключительно кофе и чай, а бухать не будет, а я, если захочу, то буду – и я пошла. Мы цивильно сидели на втором этаже «Спартака» в кафе, и часа через три я была почти что в теме.

Они занимались редким литературным творчеством. Миша – коренной москвич, а Женя – питерец. И вот, живя в разных городах, еще когда у них не было никакой электронной почты, не говоря уже о соцсетях, они писали друг другу письма в конвертах и посылали их по почте. Один напишет начало стихотворения – пошлет другу, чтобы он продолжил. Друг же, продолжив, высылает другу обратно, тот продолжает – и так происходит непрерывно. Таким образом написано бесчисленное количество совместных стихов. И это продолжалось не месяц, не два, а годами и даже, можно сказать, десятилетиями. В смысле больше 10 лет.

Таким образом, внутри жанра куртуазно-плутовской поэзии вырос новый тип стиха, который авторы условно назвали «ёр» и «глум», нимало не заботясь ни о структуре будущих совместных книг, ни, собственно, о смысле этих слов. Все это начиналось как игра, как игра и продолжалось вплоть до самой смерти Миши Болдумана в 2010 году. Эта игра не прерывалась никогда. Когда Болдуман приезжал к своему другу в Питер, они иногда приходили ко мне в гости. Были они у меня и вдвоем, а иной раз это была большая компания. Мякишев с Болдуманом практически сразу, как только оказывались за столом, доставали ручки и листки – и поехало. Остановить их уже ничего не могло. Я ни разу не видела этих людей, праздно рассусоливающих, подперевши щеку, «за поэзию», «за политику» или «за баб». Зато вот так развлекаться и развлекать других они могли часами в режиме нон-стоп. В результате этих очных и заочных сессий возникли ёр и глум, и их родиной следует считать СПб, а не Москву. Причина простая: при жизни Болдумана Мякишев в Москву ездил редко. В основном сюда, к нему в «Нору», приезжал Миша. Поэтому их совместные выступления также происходили у нас, в Питере, а не в Москве.

Итак, ёр и глум – это сокращения от русских глаголов «ёрничать» и «глумиться». Причем практически все словари настаивают на том, что «ёрничать» – это, во-первых, «озорничать», «повесничать», «развратничать», а, во-вторых, «насмехаться над кем-либо (чем-либо)». В то время как «глумиться» – это всего лишь «издеваться, насмехаться над кем-либо». Но, как бы то ни было, ёрничанье (ёр) при своей обязательной демонстративности всегда адресовано аудитории, не ограниченной конкретными рамками – семьи, социальной группы, соратников по работе или политическим пристрастиям. То есть ёр не может быть адресован, к примеру, гастарбайтеру, который у тебя делает ремонт, учителю, поставившему тебе двойку, обсчитавшей тебя кассирше. По-простому говоря, ёр – это то, что называется всем понятным словом «понты». Ёрничать можно сколько угодно, к примеру, стоя перед классом, не выучив урока, или сидя в театре, оскорбительно смеясь там, где все, наоборот, рыдают, или, на худой конец, сидя у телевизора, а также перед экраном монитора, читая посты и комменты, поражающие своей тупизной. При этом обязательно надо, чтобы было перед кем покуражиться, ведь «ёр» –это демонстративное поведение. А также он предполагает некоторые самоограничительные рамки – по вполне понятным причинам: такой вид поведения иной раз опасен и может вызвать ответные действия физического характера. Но это все – на уровне бытового поведения. А вот на уровне художественного поведения – тут уж можно отмораживаться по полной. Стихотворения наших уважаемых соавторов уникальны как раз таки тем, что в них нет, не могло быть и никогда не предполагалось никаких ограничений и самоограничений – это в полном смысле слова тексты без границ.

Глум от ёра отличается тем, что это – издевательство, имеющее точный и конкретный адрес: оно направлено в сторону вполне определенного лица (или группы лиц). Выражаясь понятным языком, глум – это стебалово, адресованное конкретному получателю.

В современной культуре примером глума всех времен и народов является бесконечный канадский анимационный фильм «South Park», где безо всяких пределов обстебано абсолютно все и вся: политика, религия, культура, социальные институты, семья, образование, медицина, индустрия развлечений, семейные ценности и межличностные отношения; Бен Ладен, Барак Обама, Буш, Мадонна, саентологи, миссионерство, пенитенциарная система, расовые ханжества, религиозные конфессии, обучение, а также все конкретные официальные и неофициальные лица, названные по именам и фамилиям, карикатурно изображенные и поставленные в высшей степени идиотские ситуации.

У Мякишева с Болдуманом также обстебано всё, что попадает в область обзора или полета воображения. Ёр и глум – это две стороны плутовской поэзии, уходящей вглубь смеховой культуры любого народа. Сейчас в русской поэзии, пожалуй, что и сравнить такое явление не с чем. Подавляющее большинство поэтов не могут к себе относиться иначе, чем на серьезных щах: достаточно прийти на любое литературное мероприятие или не полениться раскрыть любой «толстый журнал» (да и тонкий тоже): всюду пафос, мнимое глубокомыслие, которое всегда свидетельствует об обратном, а главное – невыразимая скука. Книги всех современных поэтов, которые продаются в магазинах, – за исключением авторов, которых можно посчитать по пальцам одной руки, – лежат там годами, пока не отправляются на кладбище – в какой-нибудь книжный сток.

Из окружающей меня со всех сторон современной поэзии лично я затрудняюсь привести какие-то не то что достойные, а хотя бы близкие аналоги такого рода совместной деятельности двух поэтов. Думаю, что надо выразиться даже более определенно, чего уж тут: таких примеров нет. Ну, а кто же тогда в русской поэзии занимался чем-то подобным, кто умел писать такие сочные, изощренные, разнузданные тексты, вызывающие хохот? Кто-кто, Пушкин – вот кто. Если только не относиться к нему, с одной стороны – как к герою анекдотов, а с другой – как к неприкосновенной священной корове («Пушкин – это святое», «Пушкин – наше все») – и поэтому никого даже с ним сравнить не смей! Если забыть про дурацкие обывательские штампы типа «Пушкин – гений» и школярские «Пушкин-Хуюшкин», то Пушкин-то как раз такие издевательские стихи начал писать, еще учась в Лицее, про своих друганов – про Кюхельбекера, например. А уж когда подрос, то обо всех, о ком не лень и кто под руку попался: опять и снова – о друзьях, о женщинах (часто – по их просьбе), о всяческих госслужащих, солдафонах и обо всяких мудаках. И, разумеется, о себе – это в первую очередь. Никаких цитат и ссылок приводить не могу, потому что наизусть не помню, книг Пушкина у меня дома нет, а в Интернет лезть лень. Вот если бы я школьное сочинение писала, то уж пришлось бы сходить в библиотеку или в «Буквоед». Но прошли те времена. А цитаты пусть приводят профессора, пушкинисты и добропорядочные граждане, которые искренне возмутятся таким отношением к «солнцу русской поэзии». Может быть, тогда они возьмут с полки томик Пушкина – уж у каждого из них-то он точно есть, раскроют его, и их взгляд упадет как раз именно на какую-нибудь эпиграмму или на альбомный стишок какой-нибудь красотке, или молодому светскому балбесу, или его престарелой, но кокетливой маменьке; а может, на глаза попадется дружеская пикировка с приятелем, с которым накануне Пушкин бухал или ходил по бабам; а то и – бери выше – «острая сатира», как говорили в школе, на какого-нибудь Булгарина или, как его – Бенкендорфа. А то и на самого царя. И тогда такой читатель сразу поймет, что сравнивать каких-то Мяк и Болдумашек с Пушкиным не только можно, но даже нужно, потому что Пушкин тоже, как и они… (то есть, наоборот: они – Болдумашечка и Мякишев, так же, как и Пушкин) – короче, Пушкин тоже занимался всяческим ёром и глумом, да еще как! И вслед за ним так основательно, наверное, больше никто. Или кто? Ну вот – теперь понятно, кто.

Теперь хочу объяснить, зачем эта книга нужна народу. Ну, во-первых, она толстая и красивая. Ее можно использовать в различных целях. В качестве подарка, например. Во-вторых, она наследует классическое русское стихосложение и Пушкина – а до этого Пушкина имели право наследовать только всякие пархатые пушкинисты и учителя литературы в своих далеких от интересов народа целях. В-третьих, здесь содержится настоящий, ничем не разбавленный русский язык, а не стерильная выжимка из него, не имеющая ни вкуса, ни запаха, не говоря уже ни о каком градусе, напрочь отсутствующем во всякой сегодняшней поэзии. Ограничивать язык и загонять его в стойло законов и запретов – это любимое занятие всяких чиновников, которым больше нечем заняться, а надо изобразить видимость работы. Еще этим любят заниматься гопари и люмпены, которые на глазах своих детишек бьют друг друга до смерти, сопровождая свою агрессию бытовой словесной грязью, но активно протестующие против «мата» в фильмах и книгах. Самые большие борцы за «чистоту языка» – это уголовники и всякий прочий полукриминальный сброд: их культура не только не приемлет «мата», но именно она стоит на страже «всего святого»: религиозных, семейных и «нравственных» ценностей («мать – это святое», «дети – это счастье», «в березовой роще белую церковь хочется построить» и так далее). Их кумиры поют отнюдь не о пьяных уличных драках, изнасилованиях и не о том, как кто-то лежит под шконкой, сидит у параши или, наоборот, жарит на зоне петухов, а о любви к матерям, верности женам, умилении детям, преданности богу. И вот это как раз и есть – в сочетании с агрессивным навязыванием своей лживой и пошлой эстетики – самый настоящий кабацкий блатняк.

Так что эта книга заставит вспомнить настоящий живой русский язык, а не тот, который навязывается приблатненными борцами за его «чистоту», а также университетскими пенсионерами, подавшимися в чиновники. Эта книга необходима и молодежи, чтобы хотя бы некоторые из них знали, что не вся поэзия – это заунывная и тухлая шляпа, как они справедливо считали до этого.