Рецензия на книгу "Учебник литературы для придурков" на сайте "Горький"

Оригинал: https://gorky.media/reviews/zhizn-prosta-esli-prygnut-s-mosta/

Наталья Романова. Учебник литературы для придурков. Новосибирск: Подснежник, 2019

Лавкрафтовское чудище на обложке держит портреты русских классиков: цветной XIX век, черно-белый XX. Осмеяние, развенчание и передразнивание русской литературной традиции — сама по себе почтенная традиция, причем в своем корне питерская — от хармсовских «Анекдотов из жизни Пушкина» до «Моей антиистории русской литературы» Маруси Климовой (за Москву отдувается Сорокин с «Голубым салом»). В новой книге панк-поэтессы Натальи Романовой, как гласит аннотация, «классики русской литературы волей автора помещены в страшные и комичные условия жизни России сегодняшнего дня». Они «либо оборачиваются самыми презираемыми и гонимыми представителями современного общества, либо воплощаются в запредельное нечеловеческое зло». Среди классиков мелькают и современники — разумеется, петербургские: например, Дарья Суховей или Александр Ильянен.
В известном собрании литературных анекдотов братьев Ардовых есть байка о Федоре Панферове — писателе, персонифицирующем самые черные глубины соцреализма. Он некогда издал роман с таким сюжетом: «Будто бы Пушкин и Лермонтов воскресли, путешествуют по Москве тридцатых годов и восхищаются большевистскими достижениями» (я тщетно искал эту книгу). Романова проделывает похожую операцию: меняет знак с плюса на минус и заставляет воскрешенных классиков пережить падение в бездну нынешних нравов. К примеру, кастрированный Чернышевский превращается в Николая Баскова, а Хлебников оказывается ботом с ольгинской фабрики троллей: «В поэтах был я лох, молчальник, / дрочила, девственник, юрод. / А в этой жизни мой начальник / теперь меня имеет в рот». Впрочем, классики, случается, мстят жестокому миру, и тогда российские улицы усеиваются трупами.
Иногда макабр у Романовой и впрямь получается образцово придурочным (баллада о Цветаевой и Тарковском, начинающаяся строкой «Как правило, поэтессы намного пошлее шлюх», или история о депутате «Единой России» Василии Жучаре, который изнасиловал покемона, а потом обнаружил, что его жертвой был Пушкин). А иногда «взгляд классика» оказывается чем-то вроде лорнета с сильным стеклом: вещью старомодной, но безошибочно укрупняющей недостатки современности. У этой сатирической позиции есть своя уязвимость. Шутовской извод социальной критики в современной русской поэзии на удивление однотонен — скажем, первое стихотворение в книге не отличить от Всеволода Емелина:
И голос его волшебный
меня пробивал на плач.
Россию любил душевно
и в драках он был горяч.
Носил он зипун и ватник,
дегтярные сапоги.
Он наш патриот и ватник,
сгубили его враги.
Это про Сергея Есенина (который остроумно именуется «молодым повесой»), но Есенин Романовой не так интересен, как бездуховное общество, куда он по ее манию перенесся:
И так он в петле болтался,
застряв на полустрофе,
и ватник его валялся
в буржуйском антикафе.
Там в каждый второй фалафель
закладывают глиста.
И в глотки пихает вафель
богатая хипстота.
Зато когда социальный комментарий уходит на второй план, получаются впечатляющие городские баллады — например, фантасмагория о Маршаке, который истребляет своих юных читателей, словно списанных с Бивиса и Баттхеда, или об обэриутах — жертвой франкенштейновской вивисекции, или о Маяковском-потрошителе, который «пожирает поэтов, чиновников и собак, / на ходу разрывая их тулово пополам». Разумеется, второй план не исчезает вовсе: помимо прочего, перед нами отсылка к тоталитарности образа Маяковского, и в этом смысле книга Романовой честно исполняет свою жанровую миссию. Пускай для придурков, а все же учебник литературы. В рамках той же миссии стихотворение о Блоке, написанное размером «Незнакомки», искаженно воспроизводит ее мотивы, а последнее и лучшее стихотворение сборника кратко излагает, с поправкой на лексику, инвариант русской литературной безысходности:
На дровнях обновляет путь в Московию Радищев.
Его перо достигнет дна, а нам не будет дна.
На каждой станции сойти — хоть Ртище или Днище,
а хоть и Сратов — вместо дна зияет тьма одна.
Вероятно, самая зримая новация здесь — идея представить русский литературный пантеон в виде демонологических персонажей. Из Пушкина-Лермонтова-Достоевского уже делали и идиотов, и клонов, а вот вампиров и Фредди Крюгеров, кажется, еще не делали. Между тем в таком обличье их, должно быть, видят несчастные школьники, испокон веку подрисовывающие портретам в учебниках рога и клыки. «Не бойтесь, придурки, — как бы говорит им Наталья Романова, — вот вам нормальный учебник, уже изрисованный».

Лев Оборин