Премия "Национальный бестселлер", сезон-2012.

Рецензии на номинированные книги, написанные в рамках работы в большом жюри премии.

1. Метла как оружие пролетариата. Ирина Богатырева «Товарищ Анна»..
2. Электрошокер для крупного рогатого скота. Упырь Лихой «Россия, возродись!»..
3. Жирный культур-мультур. Екатерина Васильева «Камертоны Греля»..
4. Раздвоение жала. Сухбат Афлатуни «Жало»..
5. Учитесь плавать. Владимир Микушевич «Таков ад»..
6. Кино про евреев. Владимир Лорченков «Копи царя Соломона»..
7. Без совка и жизнь горька. Всеволод Бенигсен «Витч»..
8. Для вас, интеллигенты! Слава Сергеев «Москва нас больше не любит»..
9. Ковбои в мире анала. Ольга Погодина-Кузмина «Адамово яблоко»..
10. «Сука в ботах» против «романтика пианизма». Наталия Соколовская «Любовный канон»..
11. Разлетаемся мы лишь кусками живого мяса. Марина Ахмедова « Дневник смертницы. Хадижа»..
12. Этот вой у нас песней зовется. Екатерина Репина «Те самые люди, февраль, кофеин»..
13. Только вставил – упс! Сергей Ю. Кузнецов «Живые и взрослые»..
14. Игра в историю. Алексей Никитин «Истеми»..
15. Аз вем, что сатана везде. Владимир Лидский «Русский садизм»..
16. Ребятам о монахах. Тихон Шевкунов «Несвятые» святые и другие рассказы»..
17. Пальцы веером встают – вот и вся порнуха. Пантелеймон Невинный «Жизнь и опыты Пантелеймона Невинного»..
18. Это сильнее, чем «Фауст» Гете. Анатолий Гаврилов «Вопль впередсмотрящего»..
19. Своя грыжа есть у всех. Сергей Носов. «Франсуаза, или путь к леднику»..
20. Шаг за МКАД – и вот вам ад. Юрий Буйда «Жунгли»..


1. Метла как оружие пролетариата.
Ирина Богатырева «Товарищ Анна».

Простоватый парень, понаехавший поступать в столицу из Ульяновска, живет в общаге, подрабатывает в пекарне у армян и с места в карьер влюбляется в первую попавшуюся у него на пути резкую своенравную москвичку. Тут выясняется, что девица является активисткой движения под названием «Союз мыслящей патриотической молодежи» и – не без умысла идейно перековать лоховатого провинциала в «мыслящего патриота» - приводит его в штаб-квартиру к своим соратникам (которая располагается, разумеется, в подвале). Подвал сильно напоминает (исключительно – по описаниям) штаб НБП на Фурштадтской в начале нулевых (только тот был отнюдь не в подвале), а деятельность московских «борцов» выглядит как жесткая пародия на леваков и вызывает гомерический смех. Молодые люди, в основном, заседают на конспиративных собраниях своей партячейки, хором исполняя революционные песни: «Марсельезу», «Интернационал» и «Смело, товарищи, в ногу», изучают труды классиков марксизма-ленинизма. Никакой особой деятельности они не ведут – кажется, большинство из них даже «нигде не работает и не учится». Это называется «реконструкция советского прошлого» - эдакая ретролакировка социалистической истории, романтизация революции; по своей сути это мало чем отличается от ролевых игр всяких толкиенистов или «родноверов», хотя люди искренне верят, что они – буревестники грядущей неминуемой революции и молодые штурманы будущей бури. Руководит всем этим балаганом малоимущий учитель истории, который тоже вроде бы не у дел.
Любителям поржать можно предложить прочитать сцену встречи Нового года: все участники партячейки нарядились кто во что горазд, но строго в соответствии с концептуальным дресс-кодом. Кто разночинцем, кто лавочником, кто горничной, а кто и «мелким дворянином». Парня же, которого «товарищ Анна» притащила с собой, нарядили дореволюционным дворником, напялив на него огромный брезентовый фартук и дав в руки швабру (за неимением метлы). Все «борцы» при этом сидят вокруг начищенного пузатого самовара и грызут сушки (кроме нашего героя, который догадался принести с собой бухло). Ни о каком радостном веселье при этом не может быть и речи – а речи, напротив, здесь звучат совсем другие:
– Товарищи! – сказал он громким, крепким голосом. – Жизнь вокруг тяжелая, и будет еще тяжелей. Нас ждут борьба и невзгоды. Но никто не обещал нам, что правда настанет, как говорится, в одночасье. Нас ждет много работы…
И так далее. Любовная «коллизия» главных героев заканчивается идейно-сексуальным разрывом, а произведение заканчивается «мистически», то есть ничем. Подобная манера ставить точку в повести, «реконструированной» по типу соцреализма (то есть по-простецки реалистичной) выдает не тонкий художественный ход, а неумение уверенно забить гвоздь, то есть убедительно завершить свое повествование. Отсюда и какие-то псевдогаллюцинации у парня (который практически не пьет и вообще – из простой рабочей семьи, а не торчок и псих), зловещий образ царевны-лебедя – вот кто, оказывается, постоянно пиздил деньги и ноутбуки у всей общаги. Действительно, надо же на кого-то свалить. Вот плохо это, неправильно: кашу, коль уж заварилась, надо своими силами расхлебывать, рабоче-крестьянскими, безо всяких там декадентских привидений и прочих ужасов.


2. Электрошокер для крупного рогатого скота.
Упырь Лихой «Россия, возродись!».

«В Лонг-лист премии «Нацбест» затесался Лихой Упырь!» – так – по словам самого автора – «оперативно» отреагировало на список радио «Голос России», а вслед за ним – и другие СМИ. И вот бы кто-нибудь произнес эту фразу, но чтобы вместо «Лихой Упырь» стояло бы, например, «Андрей Маврин» или, к примеру, «Илья Штемлер». А что? «Сенсация: в Лонг-лист премии «Нацбест» затесался Илья Штемлер». Или Андрей Бычков. Или: «Почетное место в Лонг-листе занял Павел Крусанов» (или «достойное»). Но – увы: все остальные члены списка пока в тени, – на свету один Упырь.
Год назад мне уже доводилось рецензировать рукопись этого автора («Толерантная такса») – она также выдвигалась на прошлогоднюю премию. И не помню, чтобы кто-либо из членов Большого Жюри перебежал мне дорогу или побежал со мной в одном направлении. Но в прошлом году в списке худо-бедно, кроме Упыря, были представлены еще два контркультурных автора – DJ Сталинград и Владимир Козлов. В этом году контркультурная литература представлена только одним произведением, и это весьма прискорбно. Думаю, не надо объяснять, почему.
Как правильно получить образование, добыть бабла, стать без особого напряга молодым предпринимателем России, накрыть страну гордым знаменем анархо-коммунизма – узнают не только славяне, но и «жиды города Питера», приведись им жить в 2040 году. Особенно это касается тех, кто собирается поступать в ОПУМ – Объединенный Петербургский Университет им. Медведева. Экзаменаторами и преподами там будут, в основном, попы – так как в сфере образования (и не только) тогда будет рулить РПЦ – и поэтому, чтобы к примеру, сдать ЯГУ – надо не только пройти все кордоны, но напоследок поднести электрошокер (желательно, хороший – для крупного рогатого скота) к яйцам экзаменатора – вот тогда-то он запрыгает и распишется в ведомости. «На сессию надо собираться, как на войну». Что взять с собой? Вот перечислительный ряд полного боекомплекта: шокер, слезоточивый газ, резинострел «Ариец», кондомы, ручку, стирательную резинку, хлоргексидин. Что касается бабла – то в этом вам (то есть им – речь идет о 2040 г.) поможет сорняк борщевик, потому что его так дохуя, что только дурак не догадается его освоить. Надо зарегить ООО «Борщевик» - и дело пойдет.
Главные действующие лица: Изя – еврей в лапсердаке и с пейсами и Руслан (от слова «русский») – «в фуфайке с «Коловратом». Оба студенты ОПУМ, где все преподы – или попы или пидоры, или и то и другое одновременно.
Перед вами, читатель, не мега-прикол-ржач, а острая и беспощадная социально-политическая сатира. Ее бескомпромиссный и точный язык, равно как и остросовременный глоссарий, будет нелицеприятен апологетам старой и – по их мнению – «доброй» литературы – включая всяческих «авангардистов-экспериментаторов» паленого розлива, потому что они просто не поймут, о чем тут речь. Поэтику Упыря Лихого можно сопоставить с поэтикой только одного автора – невзирая на временнУю и лексическую пропасть – М. Е. Салтыкова-Щедрина, чей аскетический и неприятный портрет нам знаком «благодаря учебнику по литре». Сетевое быдло и всякие «кисо» как никогда не прочтут Салтыкова-Щедрина, так ни за что не будут читать и Упыря Лихого – они еще и будут «закрывать лицо руками».
РПЦ, программы «Толерантность» и «Молодой предприниматель России», акции группы «Война» в гипермаркете, артхаус, хоругвеносцы и актуальное искусство – все получили свои 5 баллов по идиотизму, включая Болотную (художественное предвидение), а также Селигер – в рамках образовательного форума. Серьезным писателям всегда была свойствененна достоверность, помноженная на гротеск (а не только один протест). В случае с Селигером я как непосредственный участник этого форума минувшим летом все приведенные автором факты подтверждаю: никакого художественного вымысла, а чистая правда (включая тот позитивный, в общем-то факт, что, когда в лагере заканчивается бухло, за ним персонажи отправляются в ближайший монастырь). Хаживали туда и мы.
В заключение скажу следующее. Считаю, что представленная рукопись «Россия, возродись» – достойный образец русской интеллектуальной прозы первой трети ХХI века – прежде всего, в плане языка и содержания, занимающий продуманную контр-культурную позицию по отношению к выдроченной «культурной» жвачке многих авторов длинного списка, а также к откровенно «никаким» произведениям, которых в этом списке, к сожалению, - подавляющее большинство. К тому же – хочу еще раз подчеркнуть – это единственный контркультурный автор в нынешнем лонг-листе. При этом в плане композиции и структуры рукописи в целом я – как и год назад – с сожалением вижу и небрежность и незавершенность отдельных частей – как если бы автор не закрепил отдельные фрагменты – и уже начинает новый, а из тех как бы торчат нитки… Идут петли – и это иной раз досаждает так же, как любая небрежность, допущенная в хорошей вещи. Но это – дело техники. Если бы у автора была мотивация подготовить свою рукопись к печати, то он охотно и без труда ликвидировал бы эти погрешности.


3. Жирный культур-мультур.
Екатерина Васильева «Камертоны Греля».

Действие романа вяло протекает в Берлине, но с периодическими экскурсами героини в родной Санкт-Петербург, а также – эпизодически – в Париже, Каталонии, Барселоне и других приятных слуху европейских иррадиирующих точках культуры. Так как главным действующим лицом в этом произведении является не одухотворенная молодая дама – alter ego автора – как мог бы подумать наивный читатель, и даже не прусский музыкант XIX в. Грель, а именно «Культура» – с большой буквы и в кавычках – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Герои – дама и двое мужчин из разных периодов ее жизни – почему-то лишены имен и именуются четырнадцатизначными порядковыми номерами: она – 70607384120250, ее любовник – 66870753361920, другое лицо мужского пола – 55725627801600. Столь нетрадиционный подход, отсылающий сразу к каким-то антиутопиям (типа Оруэлла) в данном праздном повествовании о праздно-тусовочной жизни дома и за границей кажется, прямо скажем, не совсем уместным и поначалу – крайне неудобным, но довольно скоро это перестаешь замечать, ибо герои настолько культурны, что такой мелочью можно и нужно пренебречь. Текст жирно унавожен культурным глоссарием и пространными культурологическими коннотациями. Все ведут высокоинтеллектуальную деятельность и высококультурную жизнь. Бесконечные посещения художественных галерей (вернисажей, биеннале) с пространными рассуждениями о трактовках творческой свободы в искусстве, споры друг с другом о подтекстах и ассоциациях в живописи - особенно доставляет, когда это делают две подруги – и не самоиронии ради – а исключительно серьезного искусства для. Из «Эрмитажа» и Академии художеств, вдоволь обсудив шедевры, они перемещаются в подвал «Бродячей собаки», где происходит театрализованный поэтический вечер ( а как же иначе – что же хорошего там может происходить, кроме «Театра поэтов»). Девушки настолько любят искусство, что высиживают в «Собаке» до конца представления, а это – скажу я вам – не многим под силу. А тут и кинотеатр «Родина» неподалеку, и – надо же, какая удача: там как раз новый фильм о послевоенной жизни лагерного поселка в Сибири (следует одухотворенный пересказ впечатлений о фильме и ряде режиссерских находок).
К слову, одна из героинь проживает в Купчино, а другая – на Просвете, но центростремительность и культуроцентричность в конце концов приводят нашу 70607384120250 в Берлин, а пока… С выставки (рисунки из дурдома) в павильоне Таврического сада – бегом в Эрмитаж (уже не с подругой, а с «другом»). Идет длинное, подробное и нудное, как описание природы в хрестоматиях по литературе, описание увиденного в различных залах голландцев, фламандцев и так далее. После этого герои отправляются в «номера», причем не в какую-то пошлую «Старую Вену» для лохов, а в гостиницу «Наука», скромно расположенную где-то во дворах Миллионной.
Статисты, окружающие героев – что здесь, что за границей – сплошь деятели культуры и искусства. Даже если это плохо говорящий по-русски «кавказец» - то это музыкант из азербайджанского симфонического оркестра. Профессора славистики, фотохудожники-международники, современные писатели – и не шушера какая-нибудь (как в «Старой Вене»), а «классики», «производящие фурор», режиссеры экспериментальных театров, балетоманы и философы тучей вьются на фуршетах, вернисажах, премьерах, семинарах, книжных ярмарках и фойе театра оперы и балета. После совместного посещения библиотеки, придя домой, пылкие любовники, перед тем, как отдаться страсти, осуществляют совместный просмотр фильма о ленинградской блокаде, предварительно оформив на столе перед экраном натюрморт: «красное вино и блюдо с сырами и нарезкой ветчины». Во время вялотекущего полового акта действующие лица бодро обсуждают каббалистические трактаты и полотна западноевропейских мастеров, а также предаются воспоминаниям о посещении музея этнографии и – sic! – музея Римского-Корсакова.
Как тут не вспомнить одно «плохое» школьное стихотворение «Дяди и тети». Приведу цитату: «Они любят парами пиздовать в театр / Особенно злостные в оперу и балет / И я лично видела, как один старой мудатор / В музей Римского-Корсакова купил билет». На отдыхе в Каталонии героиня несет на пляж в пляжной сумке книгу В. Шаламова и патетически восклицает:
- Шаламов, Колыма! Какое безупречное сочетание звуков! Какая гармоничная самодостаточность! Барселона. Отдых продолжается: Касса-Мила, музей Пикассо и фраза в предвкушении очередного катарсиса:
- Что же останется от жизни, если вычесть из нее культуру?
Какие могут быть клубы, шоппинг? Это все для быдла. Если уж кафе – то непременно «философское», где читают доклады (например, о наличии перформативных практик у амёб). Приводится развернутое описание доклада, где поражает воображение суровая точность протокола.
Если думаете, что у меня нет чувства юмора и я просто не вкурила тонкий фимиам постмодернистского умысла, то ошибаетесь. Все более чем серьезно. И именно поэтому хочется привести еще одну ссылку на «плохое» произведение – пьесу «Ворон на конюшне», где никакого действия нет, а есть только длинный список действующих лиц (там перечислены фамилии всех до одного преподов и администрации филфака в роли всяческих животных), а в конце списка – одна единственная ремарка: «все герои на протяжении пьесы поют и танцуют».


4. Раздвоение жала.
Сухбат Афлатуни «Жало».

Крайне депрессивная маленькая – в 29 страниц – повесть (скорее, я бы даже сказала, – рассказ) от лица одинокой русской старухи и – параллельно – молодого татарского парня, живущих в среднеазиатском городе в одной из бывших союзных республик в наше время. О тех, кому нет места на этом празднике жизни, как нет и самого праздника, а есть только ежегодное унизительное кидалово под названием «День победы» – для старухи, участницы ВО войны, и косяк травы – для юноши, «обдумывающего житье». Традиционное чествование ветеранов 9 мая, в ожидании которого одинокие старики живут весь год, превратилось в казенное мучительное мероприятие с фантой и всяческой скудной просрочкой, где униженные и обманутые люди получают по своей маленькой пайке ада. Для парня же – вместо праздника жизни – та же бедность, череда смертей товарищей, преступлений и суицидов. Хочется отметить, что – как это ни странно – повествование от лица пенсионерки отличается от повествования от лица молодого человека не в пользу последнего. Диву даешься, как это автору так удалось освоить внутренний голос старости – откуда у него такие точные наблюдения, детали – явно не высосанные из пальца. Все эти характерные для старух повадки и чудачества, досадные болезненные привычки, такие знакомые и раздражающие всех в повседневности, здесь вызывают острое щемящее сострадание, хотя автор совершенно не стремится никого разжалобить и, по ходу, сам не особо-то и сопереживает героям, так как это не есть задача писателя. Все эти старческие жестяные банки для круп, зашитые в наволочку деньги на гроб, трепет перед возможностью поломки телевизора, соизмеримой с концом света, гадание в автобусе по принципу «уступят – не уступят»: удастся ли дожить до следующего «праздника» и прибавят ли пенсию; обязательные «припасы» чего-то съестного на случай войны – все эти докучные знаки угасания, инволюции, практически стирающие границы между жизнью и смертью. Суженный до пределов трагического бытового маразма мир стариков и старух, прямо скажем, не такое уж и редкое явление в книгах современных писателей; но у Афлатуни «Жало» раздваивается – и две параллельные линии в конце пересекаются – как, собственно, и следовало ожидать.
Закончу четверостишием из стихотворения этого же автора «Вечерний базар»:
«Смерть страшна только на первый взгляд
потому что второго нет
помнишь мы спорили есть ли ад
ты говорил есть».


5. Учитесь плавать.
Владимир Микушевич «Таков ад».

Персонажей книги людьми можно назвать с большой натяжкой: вроде и ничего человеческое им не чуждо – (любовь, например – не только к ближним, но и к животным, или алчность), а с другой стороны – что-то в них не то! Сын лимитчицы Волод Перекатов, например, всю жизнь обнаруживает неодолимую тягу к грязной воде: в детстве ложился в лужи, купался в силикатном карьере, в армии радостно хватался за мытье посуды и сортиров, а после дембеля все время искал стоячую воду и туда погружался. Не удивительно, что он при этом работает на «Водоканале» и к тому же знакомится с инструктором по плаванию, которую зовут Аква Дунина (то есть «Ундина»). В завершение истории Волод устраивает дебош в бане, в дурдоме медсестра читает ему «Мойдодыр» и в конечном итоге (по воле Ундины-Дуниной) он тонет в ванне. А Сидрика («Сидрик») – того, наоборот, влечет воздух. Вначале он прыгает с тарзанки, отпуская веревку, и никогда не разбивается, затем – в училище ВДВ без конца совершает прыжки с самолета, не раскрывая парашюта, и плавает в воздухе, как другие в воде, а также организует группу «Летуны» - где с потенциальными суицидниками прыгает вниз с верхних этажей. Конец истории также криминальный: в него стреляют.
Дочь уборщицы санатория, безотцовщину, выросшую на побегушках, по паспорту и в жизни зовут Леди, и вот она выбивается в люди и становится настоящей леди, и застреливает Гюнтера Гиперболоидовича Гарина, разбогатевшего на оружии, нефти и чеченской войне. А этот Гарин, оказывается, никакой не Гарин – это его «мирское» погонялово за то, что он Гиперболоидович. К тому же крестил его отец Евгений, нарекая Игнатием («нарекали жабу Иваном») в честь отца Аверьяна, который в миру был Игнатием. А иеромонах Аверьян в свою очередь здесь не какой-то случайный хмырь, а вполне себе действующий функционер. Он вместе со следователем Зайцевым связывает меж собой эти причудливые сказы, потому что иначе будет невозможно понять всю эту околесицу: что к чему, кто кого и зачем. А так – к каждому сказу (наряду с религиозным) приделан еще и криминальный механизм. И этот старый, но верный способ помогает удерживать внимание, от которого то и дело пытаются ускользнуть логосы-злогосы, мифический Китоврас, птицы-девицы и огневушки-поскакушки («Школа Таим»). Людьми в обычном смысле – то есть безо всяких потусторонних и «антивещественных» приблуд – там можно назвать только этих двоих. Они-то и позволяют удерживать не только читательское внимание, а – что еще труднее – зыбкую почву сюжета на краю слома реальности, не позволяя ей просесть и уйти вместе со всеми чуднЫми персонажами в бездонную дыру иррационального идиотизма. Этого не происходит: ничего никуда не проваливается, и – хоть и не все живы – до настоящего ада еще далеко. «Таков ад» - это пока что еще «адвокат», хоть он и последний злодей. Никакой это еще не ад, а игра в слова: анаграммы, игры с именами, немецкие мистики – интригующие, но безвредные забавы. Так что выплыть можно.


6. Кино про евреев.
Владимир Лорченков «Копи царя Соломона».

Приключенческая экшн-сага про евреев, густо, как хумус, замешенная на кинематографическом спреде, что не случайно: этот весьма эксцентричный текст построен как пошаговый сценарий, с очень точной постановкой света и операторских ракурсов. На самом ли деле автор лелеет заветную мечту о его экранном воплощении (желательно братьями Коэнами, потому как у всяких Спилбергов с Альмодоварами выдержать такой бешеный ритм кишка тонка) или же все это – прихотливая жанровая игра пера – остается только гадать.
В двух словах интрига, будем говорить, фильма – следующая. 68 лет назад немцы расстреливали евреев у молдавского села, причем расстрелы проходили не один год. Убитых тут же сбрасывали в ров. Одному еврейскому мальчишке удалось спастись, он отполз в лес и поселился в норе под корнями старого дерева. Когда затихали автоматные очереди и немцы убирались с места казни, смышленый мальчонка забирался в ров и, ползая среди мертвых, проворно собирал с них золотые цацки и оттаскивал в свою нору. Так, за несколько лет пострел (здесь как нельзя больше подошло бы именно это слово – жалко, что оно автору в голову не пришло) битком набил нору золотом. Еврейское золото, как-то: монеты, зубы и ценная ювелирка пролежали там вплоть до наших дней. Перед смертью старик передал своему брату план местности, где хранился клад, а тот справедливо рассудил, что все это добро по праву должно принадлежать еврейскому народу во имя улучшения условий его жизни. И наилучший способ для этой цели – это разделить богатство между желающими уехать на ПМЖ на историческую родину.
Постепенно между ретроспективных сцен с расстрелами то мирных евреев, то военнопленных в шахте смерти проявляются главные действующие лица в наше время: еврейская девушка Натали – американка (это правнучка того самого «пострела», который спасся, и она ищет деньги прадедушки – это и есть, собственно, главная интрига – чего уж тут), а также русский мачо Лоренков (ср. – Лоричев), alter ego автора. Молодые люди вначале все никак не могут договориться, но – по закону жанра – в конце концов сближаются и дружно движутся вместе к заветной цели, отбиваясь от террористов. преодолевая всяческие опасные преграды. А вот и террористы – агенты Моссада – Натан и Иеремия: они тоже, не будь дураками, следуют в направлении клада. По пути моссадовцы, не хуже фашистов, в массовом порядке убивают и пытают молдавских сельчан, чтобы узнать, где конкретно зарыт клад. Вот тут и происходит самый что ни на есть трэш: террористические акты сменяются половыми и наоборот (последние – не между моссадовцами, а между главными героями). Действия же, сменяя друг друга, происходят то под флагом Израиля, то под флагом Молдавии. При этом автор – надо отдать ему должное – ловко лавируя в лабиринтах далеких ретроспективных событий, не забывает перемигнуться и со своими личными знакомцами (например, с Либуркиным: вспомнилось, что он тоже из Молдавии); но не только. Шаргунов, Прилепин, Розенбаум, хипстеры. И если все удостоились разового упоминания, то хипстеры могут радоваться: автор то ли просто любит это слово настолько, что не может себе отказать ввернуть его лишний раз, то ли, наоборот, кого-то очень не любит. Из хипстеров. Потому что они здесь всегда идут рядом со словами «педерасты», «читатели «Афиши» и «ЖЖ-юзеры». То есть, автор, кажется, не совсем с ними дружит, но всякий раз не забывает напомнить, какие все они чмо. И еще он недолюбливает менеджеров среднего звена – любителей фильмов типа «Форест Гамп». Действительно, за что их любить? А уж хипстеров – так и тем более. Но не о них речь. Вот автор, например, кино уважает. Только, в отличие от хипстеров, он в нем разбирается. Недаром он все время упоминает разные фильмы мирового кинематографа: и «Список Шиндлера», и «Пианист» (не путать с «Пианисткой» - предупреждает он читателя – там все про садо-мазо; и еще с «Пианино», - добавлю я, - тоже не путать: там все про пианино). Главная героиня – американка еврейского происхождения Наталья – в конечном счете оказывается голливудской актрисой Натали Портман – роман (или сценарий) завершается танцами из фильмов «Стриптизерша» и «Черный лебедь», сценой награждения актрисы «Оскаром» и гневной отповедью Натали антисемиту «чмолоте» Гальяно («я горжусь тем, что я еврейка»). Любители кино, конечно же, поймут толстые намеки и на «Тонкую красную линию», и «Спасение рядового Райана»; порадуются они и «Зайцу над бездной» Кеосаяна и оскорбятся за Альмодовара («который, как все испанцы, мечтает вдуть мамочке-пенсионерке, прикрывая при этом ее лицо фотографией Мадонны»). А самое главное, нам всем надо порадоваться за автора, который, по его же утверждению, «обожает смеяться над своими шутками». Это действительно ценное качество – над своими шутками смеяться. Кроме него так только Петросян умеет.


7. Без совка и жизнь горька.
Всеволод Бенигсен «Витч».

Издевательский и местами до изнеможения смешной роман о диссидентах-семидесятниках, умело написанный безо всяких глубокомысленных и квазифилософских выкрутасов. Найдется много желающих обвинить автора в циничном глумлении над светлыми идеалами нашей интеллигенции. Лично я могу только на базе своих знакомых, не глядя в записную книжку, сразу назвать человек 15-20.
Немолодой литработник-фрилансер получает заказ написать книгу про антисоветский самиздатовский журнал 70-х годов. Для этого ему надо погрузиться в далекое прошлое, чтобы выудить оттуда тени ныне забытых представителей антисоветской культуры, а если повезет – то и их самих, но не тут-то было. Вернее, не так сразу.
В 1979 г. инакомыслящую творческую интеллигенцию загружают в «философский самолет» (по аналогии с пароходом в 1922 г.) и вместо того, чтобы депортировать в Мюнхен, по дороге выгружают всех в автобус и везут в закрытый номерной город Привольск (это же намного лучше, чем запихать их в дурдом). Получается как бы трудовой лагерь вольного поселения, где опальным деятелям творческих профессий предоставляется полный кардбланш: пиши, рисуй и твори, что хочешь – никакой цензуры, можно все.
Но тут выясняется, что вне Совка никто из них «творить» не в состоянии: внутри них пустота, которую может наполнить только Совок. За все годы и даже десятилетия пребывания в Привольске никто из них ничего не «создал», не считая поражающего своим идиотизмом монумента жертвам сталинских репрессий. Творческие диссиденты занимаются кляузами, стучат друг на друга, окончательно разваливают градообразующее предприятие – химзавод, при этом они продолжают собираться на кухнях, но уже ничего не обсуждают, поскольку обсуждать им нечего, а только поют песни; борются с пьянством и тунеядством. Вот тебе и все свободное бесцензурное творчество. Правда,, о своевременности такой книги можно поспорить: диссидентские антиутопии и петушение священных коров инакомыслия активно разрабатывались еще четверть века назад, примерно в таком же сатирическом ключе. Поэтому этот литературный опыт автора никак нельзя назвать уникальным – книга с самого начала воспринимается как ремейк идей известных наших зарубежников – любителей поржать над тотемными ценностями бывших соотечественников. Поэтому сначала я было подумала, что автор – такой же старикан, как и его главный герой 50-60 лет – иначе чего ему эксгумировать весь этот культурный склеп, - но вскоре мне пришлось отогнать от себя эту дикую и недостойную мысль. В романе есть две истории, которые (у нас) мог сочинить, безусловно, только молодой автор (или, скажем так, относительно нестарый), одна про то, как мальчик подружился с дедушкой-соседом, а когда дед умер, он решил это скрыть, чтобы получать за него пенсию, таская мертвое тело с балкона в спальню и обратно («мертвый старик на балконе был похож на запорошенный снегом мопед»), а другая – про Ленина, который по ночам выползает из мавзолея и вампирит прохожих на улицах: тема-то известная, но этим дело не ограничивается и начинается такой трэш, которому может позавидовать Ллойд Кауфман (студия «Трома»). История ничем не хуже «токсичного мстителя» (правда, Кауфман сейчас сам уже старик, хоть и бодрый, а его мертвецам, сделанным из всякого подручного хлама, тоже уже немало лет). Но то у них. У нас же люди от 40 лет и старше не являются ценителями такого рода культуры – и стало понятно, что автор книги – человек «относительно нестарый». Вот поэтому и роман, хоть идеи его не новы, читать в принципе даже можно – особенно по сравнению с другими «кирпичами» длинного списка («толщиной с автомобильную шину»), большинство из которых вообще нечитабельны.


8. Для вас, интеллигенты!
Слава Сергеев «Москва нас больше не любит».

А когда-то, стало быть, любили. «Нас» - это значит, интеллигенцию, а точнее – интеллигентов. Автор, говорящий от первого лица, – голос поколения сорокалетних москвичей. Время действия – середина нулевых с периодическим погружением в 90-е и 80-е.
В книге три повести (и несколько рассказов). Все производит впечатление достоверности: поэтому договоримся, что вместо безликого (а в данном случае, даже несколько лицемерного) слова «герой» буду говорить честное «автор».
Итак, в каждой главе автор то с женой, то в жальник, реже – с кем-то из друзей – (друзья соответствующие: православные, читатели Тургенева, один даже монархист), сидит в каком-нибудь кафе, интеллигентно побухивает: когда бренди, когда вино; вегетариански поглядывает на девушек, часто вступая с ними в культурные беседы о театре, живописи, музыке и книгах; не пройдет и мимо церкви. Особое благоговение испытывает при виде монастырей (купола, кресты, юные послушницы) и березовых рощ – и «плакать хочется», и «душой просветляешься» и «белый храм среди берез построить хочется». А вот и «тихая охота»: автор пошел по грибы. Описание леса и грибов не хуже, чем у Солоухина – и вдруг набредает на братскую могилу: «памятничек», «солдатик», «автоматик», «цветочки» - вечная память. При этом, конечно, он до мозга костей москвич, житель мегаполиса. Вот он на выставке Филонова, вот на спектакле по Ионеско, вот в клубик опять зашел – посидеть с журнальчиком под 50 г., вот он умиляется картине, как «парень девушку ведет» («хочет познакомиться», наверное) к такси, как «детки» в детском садике пляшут и поют, как хлопают в ладоши; вот он готов смахнуть сентиментальную слезу, глядя на уличных музыкантов, играющих «классическую» (Вивальди, конечно) и советскую попсу.
Но ничто не умиляет более, чем собственная жизнь. Перебирая «билетики», «программки», памятные и дорогие сердцу бумажки с телефонами девушек – у каждого интеллигентного человека есть свой личный архив – «музей хуйни».
Вот все они такие, интеллигенты: купола, березки и железная пята олигархии, готова растоптать столь милое сердцу Замоскворечье – это одно, а своя рубашка ближе к телу.
Будучи настоящим интеллигентом, а не каким-нибудь эмоционально тупым и самодовольным быдлом, автор на протяжении летописи современной жизни Москвы постоянно проявляет еще одно качество истинного интеллигента, а именно: склонность к паранойе. Ему везде мерещятся «топтуны», соглядатаи, гэбня, недобитые фашисты, лесбиянки, готовящиеся взрывы (особенно накануне выборов). Поэтому ехать в метро опасно – в такие дни герой предпочитает хачмобиль. Хм, послезавтра выборы: агитационный шизофон все нарастает; вот ведь какое совпадение. Забавно, действительно, накануне выборов открыть книжку незнакомого автора – а там все о выборах, голосовании, политичекмх предпочтениях героев (интеллигенция предпочитает «Яблоко»). Прямо ЛСД-эффект какой-то получается. Вот и героя тоже занимают всякие странные совпадения, только 100% кислые он не ел, зато Юнга читал, раз культурно называет их «принципом синхронистичности». Но про ЛСД-эффект ему ничего не известно, несмотря на дружбу в молодости с П (уже в 1999 г. «признанным писателем», «почти классиком»). Там они с этим П. разбили витрину магазина женского белья (просто чтобы отморозиться) – и бросились в разные стороны наутек, как зайцы, - вот эта сцена сильно характеризует интеллигентскую сущность куда больше, чем посещение храмов и глубокие внутренние рефлексии. А вот товарищу П. этот эффект известен. Все писатели делятся на две группы: те, кто в теме и все остальные. И тут уж никакие Фассбиндеры с Вендерсом и «Носороги» с Филоновым не смогут изменить твоего сознания. А следовательно – и мышления.


9. Ковбои в мире анала.
Ольга Погодина-Кузмина «Адамово яблоко».

Преклоняюсь перед силой духа людей, способных осилить замысел большого романа – особенно о современной жизни. Поскольку писать эпопеи на исторические темы лично мне всегда казалось задачей менее трудной. Складывать пазлы из минувших событий, расцвечивая их живыми картинками, имея богатую фантазию и живое воображение – это как писать сочинение на вольную тему. А вот если автор пишет о событиях в наше время, то любая неточность – как герои говорят, например, между собой, или как себя ведут, как проводят время – сильно раздражает и воспринимается как фальшь. В этом смысле книга довольно точная. Главные герои этого романа – геи. В двух словах сюжет такой: богатый дядя 40 с лишним лет и подросток-фотомодель (на момент снятия его дядей ему еще нет 18 лет) не просто жарятся в очко, а искренне и нежно любят друг друга – и эта настоящая любовь, невзирая на все превратности судьбы, не ржавеет почти год. Для взаимной мужской любви это большой срок – кто в теме, тот знает: это крайне хрупкая субстанция. На фоне страданий юного В. (фамилия у него на «В»: Воеводин) его немолодой любовник (отец взрослого преуспевающего сына) ворочает делами крупного холдинга, сибаритствует в банях с компаньонами, которые тоже все как один, как порочные римские патриции, не прочь «перепихнуться» (это их слово, а не мое – я бы сказала иначе) с мальчиками по вызову, а то и друг с другом.
Сынок же богатого папы – стопроцентный натурал; несмотря на это, в любви ему, в отличие от папаши, сильно не везет: вокруг много красивых баб, но все как одна – дуры и жабы. Он было повелся (как лох) на одну искреннюю провинциалку, но ничего хорошего из этого не вышло: это оказалась та простота, что хуже воровства. Та же дура, только из народа и вообще – не та порода: существо другого вида, а разные виды в природе не смешиваются. «Папон» же в интересах бизнеса вообще отколол номер: женился на родной тете парня, отвратительной во всех отношениях наследнице деда, который умер, – разумеется, и из этого ничего хорошего не получилось. Не только для них обоих (бати с тетей), но и даже и для самого романа. Потому что заключительная сцена, где эта мерзкая Марьяна исповедуется «старцу» в церкви, в сравнении с другими великолепными сценами, которых немало в книге, сильно проигрывает: она показалась мне недостойной этой точной, безупречной в композиции и решении сюжетных ходов, а временами – захватывающей книги, так как мне не близки идеи религиозного катарсиса и православного экзорцизма – то есть, по-простому говоря, в них почему-то не очень верится. Но даже это не может испортить впечатление (как и эпизод с молодежным спектаклем про Иисуса с Марией Магдалиной: я бы с удовольствием сходила на такое мероприятие, специально чтобы поржать, но, как говорится, адреса не знаем). Зато очень понравилось все, где рассказывается о том, как бедный юноша, будучи отвергнут, попадает в самое «жерло порока» и встречает новых друзей: Шуру-Бяшку (совершенно блестящая работа автора), противных дедов-пидоров и «трансуху» Филиппа.
«Заострение» сюжета с похищением и пытками главного героя придает роману (и читателю) второе дыхание: это очень правильный ход и гуманный (не по отношению к жертве, а к читателю): взбадривает, не дает померкнуть интересу. А то иной писатель разродится кирпичом в 500-600 страниц и самодовольно думает, что на протяжении всего романа читатели будут, затаив дыхание, следить за глубокомысленными телегами только потому, что он такой умный.


10. «Сука в ботах» против «романтика пианизма».
Наталия Соколовская «Любовный канон».

Нельзя больше навредить книге, чем загрузить четвертую страницу обложки хвалебными отзывами разных «компетентных специалистов». В этом есть что-то унизительное и для автора и для читателя. Будто бы первый просит «похлопотать» влиятельных персон, а второй так и вовсе дурак.
Расхожий штамп про «петербургский текст» отечественной литературы попал точно в цель: сразу представилась душная атмосфера заунывных литературных заседаний, где немолодые и неважно выглядящие «петербургские» литераторы озвучивают этот текст, так сказать, вживую, а потом, скидываясь по 3 копейки, идут бухать.
В первой повести – «Любовный канон», как не трудно догадаться, речь идет о любви. Странно было бы, если бы это было иначе. Там несколько любовных историй, каждая из которых заканчивается физической смертью кого-то из героев. Любовь между студенткой консерватории и пожилым доцентом («романтиком пианизма») развивается очень романтично: томные вздохи, взгляды, слезы, грозы, цветет сирень, дача, «доставьте удовольствие, разделив со мной трапезу», тут и «бабушка-француженка» - как рояль в кустах (что в контексте дачного пейзажа под фортепьяно не удивляет), прогулки, беседы, несбывшиеся надежды. От такого набора лирического стаффа начинается крапивница. Даже закономерная смерть «романтика пианизма» не делает эту историю менее пошлой. Даже наоборот. Как и в повести «Винтаж», где та же парная симметрия: снова он – стар, она – молодая, только на этот раз умирает уже не он, а она. Никого даже не жалко. Это как в школе на литературе: училка читает вслух (где там герои умирают? – «Анну Каренину», например. Или «Ромео и Джульетту») – все ржут. Не потому, что черствые, а потому что «не доставляет» и все тут. Потому что не в то время, не тем голосом, не в той компании: по ряду позиций. Мне лично в этой книге было очень жалко (по-настоящему) умирающую кошку в одной маленькой повести («Сука в ботах»). Очень хорошая повесть. Там говориться о трудной, грубой повседневности, полной унижений, в которой живут бедные, грубые, обездоленные граждане – дворничиха, уборщица, ее слепая дочка, их соседи. Здесь – все правда, а в «Винтаже» и в «Каноне» - все ложь. В этой (хорошей) повести мы даже встречаем (среди соседей) старого знакомца – пожилого доктора из «Винтажа» (того самого героя – любовника), но здесь он – такой же живой человек, как и все, а в «Винтаже» он – пошлый трагикомический персонаж из репертуара какого-нибудь погорелого театра. Как же так, что под одной обложкой – столь разная проза одного и того же автора? Может быть, дело в «петербургском тексте»? Хочется верить, (и это на самом деле так и есть), что хорошая повесть не имеет никакого отношения к этому избитому сомнительному термину. А вот две плохие – это как раз его достойные образцы.


11. Разлетаемся мы лишь кусками живого мяса.
Марина Ахмедова « Дневник смертницы. Хадижа».

Московская журналистка Марина Ахмедова (она спецкор еженедельника «Русский репортер») написала жгучую и пронзительную книгу о жизни девочки из бедного горного села в Дагестане. И это, несмотря на название книги – прежде всего книга о детстве, что само по себе – редкое явление в русскоязычной литературе не столько последних лет, а и последних десятилетий (не считая тех, что по мотивам комиксов и манга). А настоящие книги о детстве и отрочестве девочек тем более всегда были наперечет. Одна из них – «Детство Люверс» – написана мужчиной (Борисом Пастернаком).
Марина Ахмедова «…занимается репортажами, часто работает на Северном Кавказе … прототипом героини послужили реальные девушки, причастные к бандподполью на Северном Кавказе» – так сказано в аннотации. Но перед нами не документальная, а художественная книга, написанная в форме дневника – от первого лица. Действие происходит в маленьком селе – там, где люди до сих пор живут по законам гор – для читателя это другой мир, другая реальность, которая намного дальше для нашего сознания, чем обжитый мир фантазий всех современных авторов. О жизни там давно уже не доходят вести – там нет писателей, об этом не снимают кино. Со времен Советского Союза последний дагестанский поэт был Рамсул Гамзатов. И что он там писал – на аварском языке – никто не знает, его всю жизнь печатали в заказных переводах Наума Гребнева. Девочка живет в семье дедушки с бабушкой (деда с бабкой там не принято говорить). Смерть отца, а вскоре еще и совсем еще юной матери, злая крикливая бабушка, которая ее поколачивает; бедность, сиротство, одиночество. «Много раз хотелось умереть от обиды» еще в детстве, впечатлительность, слабое здоровье, напряженный и глубокий внутренний мир, который приходится скрывать, охранять от близких. Острое чувство «плохого», которое живет в тебе и невозможность себя выразить, странные сны – и одновременно не менее острое чувство жизни, яркое парадоксальное восприятие привычных вещей – этот ранящий болезненный экзистенциальный опыт детства крайне трудно выразить – для этого, помимо формальной задачи, необходимо сочетание как минимум двух позиций – внутренняя память о своем личном опыте (любом – каким бы он не был), то есть сохранить способность воспринимать все не только, как взрослый, но и как ребенок, и наличие таланта. Образ получился объемный и сложный. При всем при том, несмотря на мрачные события (смерть родителей, новорожденной сестры, дикие нравы, частые депрессивные состояния) в книге много здорового специфического юмора, а диалоги героев настолько живые, что, читая, будто бы все время слышишь богато интонированные голоса героев – полный «эффект аудиокниги».
Читателя, конечно, волнует вопрос: как же именно произошло чудовищное превращение девочки в «монстра» – в шахидку, в террористку? Что мы знаем о них, кроме того, что они несут смерть? Об этом превращении рассказывает 34 страницы последней главы. Всего же в книге 350 страниц. Здесь, в данном случае, путь таков. Частые мысли о смерти в детстве («Я представила, как я умерла и осталась возле этого камня» – девочка от обиды на старших бежит на кладбище). Сильное чувство: безответная первая любовь к генеральскому сыну (у него смешное для русского слуха имя – Махач). Дальше все складывается более чем благополучно: сироту берут под опеку обеспеченные родственники (дядя-«мент», крупный чин), увозят в город, «поступают» ее в университет (там процветает неприкрытая коррупция). Дальше – снова Махач, но теперь он отвечает ей взаимностью, она бежит из богатого дома заботливых родственников, будучи просватана за кого-то незнакомого; тайно от всех молодые люди сочетаются браком (в мечети, разумеется), снимают дом на окраине, они счастливы. Назад к родне хода нет после «такого позора» – там с этим строго. Махач же оказался не просто богатым сынком силовика – он член организации боевиков и организовал убийство своего папаши-генерала: ведь тот – вор и убийца многих людей, враг, одним словом. Сразу после этого обезумевшую от такого ужаса молодую жену («отца убил!») он силой отправляет к соратникам, потому что тут же начинается спецоперация, в ходе которой дом расстреливается из гранатометов, она по телевизору видит его труп. После этого – не без помощи «соратников» она быстро превращается в зомби. Ей, похоже, еще и что-то постоянно подмешивают в чай – она все время неудержимо хочет спать, ребенок, который в ней, кажется ей мертвым, а люди, окружающие ее – посланцами Аллаха. И вот она уже в Москве, в метро. «В Коране написано – человек сделан из воды и глины, из сгустка крови и капли спермы. Но разлетаемся мы лишь кусками только что живого мяса».


12. Этот вой у нас песней зовется.
Екатерина Репина «Те самые люди, февраль, кофеин».

Похоже, это единственная повесть молодой дебютантки, так как еще в 2008 году это произведение было отмечено специальном призом журнала «Elle» на премии «Дебют» (номинация «Вольный стиль»). Эта же повесть была опубликована и в сборнике авторов премии «Дебют» в 2010 г. То есть одно из двух: то ли с тех пор за четыре года больше ничего не написано вообще, то ли из всего, что написано в течение 4-х лет, этот опус – the best.
Довольно слабо сконструированные истории о разных людях и ни о чем, весьма формально скрепленные друг с другом образом некоей «Песни», путешествующей по свету, которая «несла людям надежду» и «сотворила много добрых и прочих дел и стала очень популярной». Персонажей здесь столько, что всех и не упомнишь (действующими лицами их нельзя назвать даже условно, так как они ничего не делают): студенты, старухи, пенсионеры, девушки, молодые преподаватели университета, школьная учительница, начинающая художница, футбольный фанат – все это при таком количестве и произвольном размещении на местности могло бы образовать яркий калейдоскоп лиц, характеров, отношений и событий. Но не только никакой калейдоскопичности не получилось – не сложился даже статичный узор, как в витраже: наугад выхваченные прохожие, пассажиры метро, китайцы, канадцы, англичане оказываются просто кучкой осколков на картонке, так как трубка калейдоскопа внутри оказалась без зеркал. «Те самые люди» не смогли стать и героями со своей историей – они как механические человечки образуют эстафету по передачи «Песни» из страны в страну, причем «Песня» эпизодически очеловечивается: «песня огляделась и, сразу после заселения в общежитие для иностранных студентов, позвала Ольгу в ближайший парк». Вот в одной из историй «теми людьми» оказались молодые преподы из китайского провинциального университета: китаец, канадец, бельгиец, американка. Они, как в ковчеге, собрались в одном корпусе общежития, где все так пресно-позитивно, как на хипстерских открытках, и сами они – такие позитивненькие мишки: лопают пирожные-морожные с газировкой, без конца грызут печенье:
«Он протянул руку к коробке с печеньем, Фокси с удовлетворением отметила про себя, что Тинтин, все же, был достаточно приятным человеком, мало кто из знакомых любил такое калорийное печенье.»
«– Ты не волнуйся, Патрик жив, – сказала Фокси и загрустила, она подумала, что, если удастся выйти за Тинтина замуж и уехать на его родину в Бельгию, то придется расстаться с мамой и папой надолго, а также с братом, собакой и сотней коров с их фермы, а пережить эту разлуку ей будет очень тяжело.
Тинтин испугался за Патрика так сильно, что не успел уловить мечтательный взгляд Фокси, обращенный к нему. Он вскочил и крикнул:
– Что произошло?! Скажете вы, наконец, или мне позвонить в полицию? … Ему хотелось поскорее узнать историю, произошедшую с Патриком».
И что же это за история с Патриком, так взволновавшая этот сладкий пряничный теремок? Оказалось, что он шел-шел, и вдруг ему на бОшку (в смысле – на шляпу: слово бОшка для таких сахарных персонажей слишком грубое, а о его втором значении так они и вообще ничего не знают) сверху опустился – не кусок льда и не кирпич, как вы могли подумать, а компакт-диск.
«– Только все равно не могу поверить, что диск упал тебе на голову! – сообщила Фокси, отсмеявшись.
– Патрик, я тебе верю!
– Не говори глупостей, дружок!
– Это не глупости…»
Весело, правда? Самый подходящий конец этой умилительной истории должен быть таким: герои, доев свои печеньки, взявшись за руки, водят хоровод вокруг стола и, притоптывая маленькими ножками, дружно поют веселую американскую песенку. А вот какой конец на самом деле:
«… почему диск упал именно мне на шляпу? Что он хотел этим сказать? Патрик внимательно посмотрел на потолок. Вслед за ним все присутствующие посмотрели на потолок. Маргарет вскрикнула, увидев на потолке лампу…
Фокси и Маргарет прыснули со смеха. Они пытались сдержаться, закрывали рот руками, но их смех все равно вырвался и достиг ушей Патрика. Увидев, что Патрик улыбался, Фокси и Маргарет схватились за животы и расхохотались без стеснения. Им было так весело, что всем остальным тоже стало весело: Тинтин придвинул коробку с печеньем поближе… Тинтин думал о том, какое вкусное печенье покупает Фокси. Фокси же ни о чем не думала…»
Пока веселые телепузики-сладкоежки радостно хохочут, продолжая уплетать за обе щеки калорийное печенье, действие переносится из Китая в Лондон, где играет совершенно другая музыка. Под стать футбольным хулиганам – «негодяям» и «скинхедам», которые здесь, на ухоженных лужайках, милы, воспитаны и безопасны, как ручные зайки. Трогательный рассказ про любовь-морковь и дружбу такого зайки с подругой из семейства добропорядочных соседей «доставляет» с той же силой, с какой телепузики любят свои вкусные печеньки.
Тем временем трансконтинентальная «Песня» продолжает лететь над миром. «Песня тоже хотела посмотреть мир. Песня побывала в Китае, Соединенных Штатах и России, теперь из Англии отправится в Германию, в Швейцарию, в Африку, в Аргентину».
В Аргентине Оливия любит Риккардо, Джонатан любит Оливию, а бабушка Риккардо любит шоколадные конфеты – у нее их аж 21 коробка. Так что история повторяется. Это все те же обжоры-телепузики, только здесь они поедают не печенье, а конфеты. «Риккардо, Оливия, Джонатан и бабушка Риккардо вскрывали одну коробку за другой и горстями отправляли конфеты в рот… Вчетвером они управились с десятью коробками».
Сюжетно закольцовывать эту повесть, возвращаясь к началу, совсем необязательно: события стираются в памяти, как буквы на запотевшем стекле, задолго до того, как закроется последняя страница. Только сильно хочется съесть чего-нибудь соленого. И выпить. Лучше – наоборот. Организм требует – за проделанную работу.


13. Только вставил – упс!
Сергей Ю. Кузнецов «Живые и взрослые».

Ретросоциальная квази-утопия для учащихся среднего школьного возраста, где есть все, что может и должно заинтересовать «юного читателя». Во-первых, главными героями книги являются 13-летние подростки – учащиеся 7-8 классов. Во-вторых, книга приключенческая. Кроме того, там местами присутствуют: экшн, хоррор, роуд-муви и первая любовь с поцелуями.
Чего еще надо? С одной стороны, битвы с упырями, схватка с зомби, «яркая вспышка, истошный крик, дымящееся тряпье и два пистолета». С другой – «она чувствует руку на своем плече … он обнимает меня … он что, влюбился? Марина знает: мальчики иногда влюбляются в девочек… Марина замирает. Ладони Майка касаются ее лица. «Как будто гладит», – думает Марина и совсем близко чувствует в темноте дыхание, а потом губы прижимаются к ее губам. Это – поцелуй, да».
С одной стороны – «зомби падают на пол, растекаются зеленоватыми лужами гноя», «мертвые головы раскалываются в воздухе», с другой – «Гоша обнимает ее второй рукой, их лица оказываются друг напротив друга, совсем близко, и Нике кажется, что в мире не осталось никаких звуков, кроме стука ее… сердца, только тук-тук-тук, все быстрее и быстрее, чаще и чаще, и она тянется навстречу Гоше…». Это уже другие – то были Майк и Марина, а это – Гоша и Ника. Любителей любовных сцен между учащимися 7-х классов спешу разочаровать: увы – это все, что есть. Трэшатины с оторванными бОшками всяких зомби с упырями намного больше. Но, разумеется, это не является самоцелью. И то и другое – не более, чем художественные приблуды, глутамат натрия в бульоне. Всем ясно: без таких ингредиентов как битвы с монстрами, схватки с силами тьмы, отлетающие головы и другие конечности, путешествия во времени – невозможно сварганить съедобное блюдо для подростков. Подобные облигатные составляющие не слишком разнообразны, воображение включать вообще не надо – в этом деле наш «золотой фонд» – Перумов с Лукьяненко, тоже далеко не пионеры. Другое дело, что их читает подавляющая часть вполне половозрелого тупоголового населения страны, а не только учащиеся.
Данное произведение – не им чета. Невзирая на все эти необходимые веяния, продиктованные временем, книга сработана в традициях советской детской литературы oldschool, так как ее главный мессейдж – идейно-социальный, «Заграничье» – мир «мертвых», мир «живых» – это Совок.
«Заграничье» показано сквозь призму взгляда старших – тех, кто жил при социализме и хорошо помнит, «как все это было»: холодная война, контропропаганда, невозвращенцы, жадный интерес населения к заграничным («мертвым») шмоткам и технике. Культурно-исторические коды советского детства легко узнаваемы теми, кто из него, но для нынешних школьников они – пустой звук, ответственно утверждаю: им ничего не говорят аллюзии на «великие книги» (так в тексте сказано) «Серебряный кортик» и «Мальтийская птица», не понимают они и намеков на «Дочь полка» и «Сын подпольщика», не догадываются, что Дюмас – это Дюма, потому что вообще не знают, кто это такой. Тонкую шутку автора насчет праздника, что празднуют 22 апреля вряд ли кто оценит, поскольку почти никто из учащихся сейчас не знает, кто такой Ленин, а не то что когда он родился. А уж что группа «Живые могут танцевать», которая там упоминается – это привет от группы «Dead can dance» – и говорить нечего.
Над чем автор сильно поработал – так это над лексикой. Книга-то для подростков. Вот такие слова, по мнению автора, молодежь должна обязательно употреблять в своей речи: «живые» - живущие в советском детстве, то есть, в прошлом: «клево», «здоровско», «кайфовый», «шобла» («кодла», «шайка»), «не дрейфь», «хрюсло», «компутер», «с понтом дела» и «не парься». «Мертвые» (здесь – наиболее приближенные к современности и «продвинутые»): «гаджет», «ай-по», «драйвовые чуваки», «отстой», «дайте две» («это такой крутой гаджет, что дайте две») и «превед медвед». Не густо! Словарь советского школьника автору по-любому ближе. Шутки-шутками, но самое большое непопадание в книге – это когда героев заставляют говорить как бы «не теми словами», фальшивить.
«Вы драйвовые чуваки, мне клево с вами» - говорит пришелец из Заграничья на своем «мертвом» (то есть, «продвинутом» сленге). Подростки так не говорят: это дядя-писатель думает, что так должна говорить современная молодежь. Или: «Отстой, полный отстой… У фатера в кабинете старый писюк, и я полез туда. Только вставил – упс… Я в полном дауне, и тут двери нараспашку, превед, медвед, отец пришел».
За такой монолог у нас на районе у чувака отобрали бы его «ай-по» и еще по голове настучали, потому что так даже и лохи не разговаривают, а уж тем более не гости из будущего. Так разговаривают только в насквозь лживых «молодежных» сериалах по ящику, типа какого-нибудь сериала «Универ».
Ошибка в схеме заключается в самой формальной задаче: написать книгу для подростков. Потому что подростковой литературы не бывает. Вот, например, у Рю Мураками (не Харуки!) «Все оттенки голубого», а вообще-то все книги без исключения – о подростках. «Раскрашенная птица» Ежи Косински, «Толстая тетрадь» Аготы Кристоф, «Осиная фабрика» Бэнкса, «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса – все эти книги о подростках. Но только это нелицемерная, нелицеприятная и жесткая литература. Иной она – в данном случае – быть не может. Иначе это уже не литература, а журнал «Мурзилка», где «дети» разговаривают с противным «дядиным» акцентом. Подростковой (программно адресованной подросткам) литературы нет и она не должна существовать. Рецензируемая книга – еще одно тому подтверждение.
А если вдруг автор адресует эту книгу взрослым и думает, что они будут ее читать с немеркнущим интересом, то от этого недостатки книги не станут ее достоинствами.


14. Игра в историю.
Алексей Никитин «Истеми».

Священная Римская империя, Запоржский Каганат, война с исламскими халифатами, Византия, Херсонес, древние войны и невинные игры в историю наподбие Кондуита и Швамбрании, нелепо закончившиеся неожиданным арестом и отчислением с радиофака университета компании студентов в количестве пяти человек. История сколь абсурдная, столь и вполне себе забубенная: дело происходит в 80-е годы прошлого века с привычным доносительством и штатным стукачеством. В книге действуют кэгэбэшники Синевусов и Рыскалов, университетский сексот и стукач – доцент Недремайло – довольно невыразительные фигуры (ничего сатирического, кроме фамилий, да и то – действие происходит на Украине). Через двадцать лет они еще больше пооблезли, даром что давно не у дел: майор Синевусов дружески бухает с бывшим подследственным, рассуждает о Смердякове с братьями Карамазовыми; доцент Недремайло в «Домашней кухне», поедая вареники и квашеную капусту, открывает бывшему студенту удивительные факты минувших дней, одновременно жалуясь на свою тяжелую жизнь.
Роман небольшой, что является несомненным плюсом, но, откровенно говоря, следить за сюжетной канвой довольно скучно: главный герой, от лица которого ведется рассказ, особых чувств как-то не вызывает, а ведь должен: у человека фактически жизнь оказалась сломанной из-за того, что его аж целых два месяца продержали в КГБ – и вот отчислили из университета за вынужденный прогул. И вместо радиотехники он вынужден заниматься продвижением на рынке американской сладкой газировки. Не в палатке стоять или за прилавком, в офисе сидеть: «бонусы, призовые очки, служебный рост». Видимо, как раз из-за этого у него что-то и с личной жизнью не заладилось, раз только через 20 лет после беседы с бывшим доцентом, а ныне – рабочим по церковной части Недремайло вдруг ни с того ни с сего начинает происходить вялый роман с одной из его, Недремайло, дочек – такой же маловразумительной и скучной барышней. Герои гуляют по Коктебелю, любуются Крымским пейзажем, беседуют, произносят сентенции, достойные передачи «Очевидное – невероятное» или журнала «Наука и жизнь». «До чего же люди умеют портить… все, – сказала вдруг Вера. – Уродовать своим присутствием. Горы, море… Как без нас тут было красиво. Наверное, мы – болезнь. Вирус. Мы заразили землю и теперь не успокоимся, пока не сожрем ее».
Справедливости ради надо сказать, что все концы с концами в романе сводятся, все пазлы правильно состыкуются, герой наконец находит ответ на свой вопрос, который, собственно, является завязкой в этой истории. И с дочкой Недремайло он не зря познакомился – ее невольная роль в этом деле не последняя. Автора трудно упрекнуть в том, что он не справился со своей задачей. Но, безусловно, это не та книга, которую будешь читать запоем, опасливо поглядывая - много или мало осталось страниц. В аннотации книга представляется как «приключенческая и легко читаемая» повесть и как «увлекательное и умное» чтение. Насчет «умного» воздержусь – не нам судить - а вот насчет «увлекательного» - это уж извините.


15. Аз вем, что сатана везде.
Владимир Лидский «Русский садизм».

«Народная воля», гражданская война, карательные преступления на селе, террор в тылу, массовые истребления еврейского населения на Украине и Юге России, «Черная сотня», ЧК, бессмысленная кровавая вольница и насилие всех воюющих сторон – уложить весь этот сатанинский ураган в строгие рамки сложноорганизованного романа, мягко говоря, далеко не каждому писателю под силу. Вот один дерзнул в 1868 году замиксовать батальные сцены, философские и стратегические раздумья с семейной рутиной и любовным адюльтером дворян – и сразу: гений, гений. По своей архитектонике и поэтике «Русккий садизм» - состоявшийся роман, а не трэш про оторванные головы и засаживание березовых колов в живое тело – только поверхностное пролистывание страниц, но не вдумчивое чтение может создать впечатление, что «нагромождение ужасов» - это и есть содержание книги. Это исторический роман, многофигурное и густо написанное полотно о гражданской войне, о том, что творилось на фронтах Украины в XVII-XIX гг. – Херсон, Александрия, Николаев, Очаков, Одесса и др. В центре романа – главный герой, революционный палач товарищ Маузер Л. М., который родился от побочной связи своей матери-еврейки и секретного сотрудника «спец. учрежедния». Обстоятельства его рождения и детства больше похожи на какой-то миф из хтонической древности, чем на реальную историю – тем не менее вся остальная его жизнь – более или менее типична для революционного отморозка. Это собирательный образ всех революционных маньяков: дегенерация, обделенность любовью, лишения, гонения, половая ущербность. А вот страшная и почти эпическая история семьи Льва Маузера, без которой роман не был бы полноценным романом. Это история пожизненной любви и ненависти его отца, Марка Соломоновича, к сестрам-близнецам: любовь к одной, ненависти к другой. Обманным путем его женой и матерью Льва стала как раз-таки вторая, так что формирование ущербной личности Маузера было предопределено еще до его рождения. Причем этот рассказ написан на непередаваемом языке с точными еврейскими интонациями, узнаваемыми всеми, кому доводилось жить среди еврейского населения в маленьких городах. Я, к примеру, родилась в белорусском городе, где была исторически черта оседлости, а в войну – гетто, но тем не менее на нашей улице (бывшая территория гетто), когда я училась в школе, еще проживало много старых евреев, и они разговаривали именно так. Поэтому я не заметила в стилизации еврейской речи ничего искусственного, как не могу и упрекнуть автора в неточности и по поводу стилизации языка протокола, и в отношении южнорусского или украинского суржика, и, разумеется, блестящего литературного русского. Наоборот, то, что практически каждая глава написана особым неподражаемым и виртуозным языком, считаю безусловным достоинством книги – особенно на фоне откровенной литературной обезличенной безвкусицы и убожества, а зачастую и малограмотности многих писателей. К сожалению, о неточном или беспомощном языке авторов перед лицом поставленной ими задачи приходится писать чуть ли не в каждой рецензии.
«Очистка Украйны от вредоносных евреев» ублюдочным атаманом Григорьевым, вакханалия в Одессе, погромы и бесчинства – и неожиданно «атмосферное» - не без издевательства – описание вечера поэзии Блока в Одессе – «в клубе имени Лассаля», рапповский вечер памяти Есенина, где присутствуют Уткин, Жаров, Безымянный, Кирсанов и в качестве «специального гостя» - Маяковский со своим «сделать жизнь значительно трудней», литературная пьянка, В. Интер заперлась в ванной с каким-то хмырем. Верное наблюдение: в период кровавых вакханалий вылезают из щелей не только мародеры, уголовники, местное ворье и трущобная шваль, но и поэты, сколотившие себе на классовых сварах бессмертный капитал своей («нашей») национальной поэзии. Завершая эпопею о грязной кровавой изнанке героических подвигов всех атаманов и комиссаров, о клевете, предательствах и наветах, в последней части книги автор решил подытожить свои исторические наблюдения. Он делает марш-бросок в глубокое прошлое и приводит нам справедливый перечислительный ряд русских князей, царей и «народных героев», которые все как один – от Рюрика и до наших дней – были убийцами и садистами. Все эти Святополки, Красны Солнышки и Ярославы Мудрые, княгиня Ольга и т. д. – если бы не татаро-монголы сами бы друг друга погрызли и не подавились, не говоря уже о таких уголовниках, как «император» Пугачев, таких люмпенах, как Ермак и Разин. Но тут надо сразу отдать честь Капитану Очевидность и спасибо за напоминание. Понятно, что судить об их обличье и деятельности по былинам и переводам «Слова о полку Игореве» - то же самое, что представлять гражданскую войну на юге России по фильму «Свадьба в Малиновке».
Сильно огорчила в конце романа игра Лидского в Солженицына и ахи-охи о «судьбах России» с рефреном «боже, спаси Россию». Но не буду автору сильно пенять за это, зато роман хороший.
Лично я, независимо от воли автора, кроме удовольствия в чтении, вынесла для себя следующее. Во главе любой борьбы всегда встает деформированная личность с дегенеративным набором генов, то есть явный или латентный садист, а не интеллигент, кто боится съесть чебурек на халяву и выпить за чужой счет и кому ежедневно достается самая маленькая горбушка при раздаче хлеба в армии или в школьной столовой (не говоря уже о тюрьме). Что любая «справедливая борьба» - это способ наиболее открытой и оголтелой реализации явных либо скрытых зверских качеств быдла, которым является подавляющее большинство титульного населения страны.


16. Ребятам о монахах.
Тихон Шевкунов «Несвятые» святые и другие рассказы».

На первой странице глянцевой обложки изображена уходящая вдаль фигура монаха в эпицентре лучезарного пучка света, льющегося с небес, а на задней – благообразный портрет автора, смиренно сложившего руки на столе, на котором стоит ваза с гротескно огромным букетом полевых цветов. И цитата внизу: что-то про Евангелие, про радостную весть о встрече с Богом и т. д. Внутри книги – я бегло пролистала ее – а она довольно толстая, около 600 страниц – множество фотографий людей в церковном и монашеском облачении с окладистыми или клочковатыми бородами, посохами и прочей специфической атрибутикой. Время от времени мелькали лица «светских персонажей»: Окуджава, Битов, С. Бондарчук. Отогнав от себя мелькнувшие было недостойные мысли, я приступила к чтению без предубеждения и скептицизма, потому что на стереотипы пусть ведутся всякие члены Союза Писателей, лохи и прочая либеральная интеллигенция, а я нахожусь при исполнении и должна составить личное мнение о содержании книги, а не о том, какое она производит внешнее впечатление.
Я никогда раньше не читала книг о жизни русских монахов в православных монастырях в наше время; более того, я даже ни одной такой книги не могу припомнить. Эта часть жизни для меня всегда была закрыта. Монахов я видела только во время экскурсии на Валаам и в Святогорский монастырь, а высоких церковных вельмож – в Загорске в праздник «Духов день» году в 1980-м. Поэтому читать эту книгу мне было очень интересно. В ней рассказывается о старцах-духовниках, монахах-подвижниках, о независимом и сильном наместнике и простых батюшках. Схимники и схимницы, трудники, чудаки и странники, но и не только они. Есть истории о разных мирянах-прихожанах, о городских и сельских жителях, об обитателях приходского дома. Портреты людей в клобуках и подрясниках осмыслились: о своих друзбях-монахах и о том, как они проводили время, написано выразительно и с деталями,, достойными шукшинских рассказов, и фотки этих веселых людей – некоторых уже нет в живых – тоже доставляют: стоят на лужайке в облачении и с посохами молодые дьякон и иеромонах, последний – в кедах «Converse».
«Документальные рассказы от первого лица» очень личные и очень разные: но о ком бы речь ни шла – о Дивеевских монахинях-древних старушках, хранительницах веры и духовности, живущих в убогих лачугах на окраине райцентра с разрушенными храмами, или о своем друге хулиганистом иеромонахе-лихаче отце Рафаиле, или о причащении по просьбе родни С. Бондарчука на смертном одре – все они написаны отличным внятным языком без ложного религиозного и прочего пафоса. Чтобы с интересом читать эту книгу, необязательно быть верующим или «воцерковленным» человеком: нерелигиозным и невоцерковленным, вроде меня, тоже можно. Есть даже сноски, написанные красивой каллиграфической прописью, где объясняются всякие церковные термины (например, рака и епитрахиль). Интересного в книге много: есть разные чудесные истории, поражающие воображение, объяснить которые никак не возможно рациональным способом. И все они – не выдуманные, а документальные, у меня они сомнения не вызывают: подобные истории часто случаются, думаю, у всех, только не все наблюдательны и приметливы, мало кому дано умение выхватить из обыденности драгоценные проблески необычного и чудесного. Да ведь еще надо захотеть и уметь их описать. БОльшую часть моих знакомых по фэйсбуку и жж книга с таким названием и оформлением, думаю, априорно настроит против. Особенно в свете последнего скандала (с акцией Pussy Riot). Да и есть тому причины. Среди либерально настроенной общественности и творческой интеллигенции не круто поддерживать что-либо, связанное с РПЦ. Поэтому с сожалением предполагаю, что именно эта часть читающей публики заранее, еще не читая и не составив собственного мнения, сочтет ее очередным проявлением мракобесия и ханжества или открытой религиозной пропагандой. В своих неприязнях и предпочтениях люди ведутся на стереотипы – мне это хорошо известно на личном опыте.
Со своей стороны считаю, что «Несвятые святые» - достойная и интересная книга. Автор пишет о том, что он хорошо знает, а не о каких-то надуманных событиях и выдуманных персонажах. В Советском Союзе был, например, писатель В. Конецкий – так вот он всю жизнь писал о моряках и событиях на кораблях, потому что он, будучи флотским человеком, о моряках знал больше, чем о жизни рабочих или инженеров. А Д. Гранин писал об инженерах и ученых, так как хорошо знал эту среду. А А. Чулаки был врачом и писал о врачах. Но вот о монахах у нас книг не было. А теперь вот есть.


17. Пальцы веером встают – вот и вся порнуха.
Пантелеймон Невинный «Жизнь и опыты Пантелеймона Невинного».

Еще одна очередная Черубина де Габриак мужского пола в виде «скромного» библиотекаря-порнографа в нашем паноптикуме. Сборник составляет ряд опусов про порноеблю, главным героем является сам автор, действия происходят то в сортире клуба «Танцы» (был такой в Санкт-Петербурге в 2010 г.), то в парке на скамейке, то в классе, а то даже в космической ракете. Типа «для большого писателя нет низких тем». В таких случаях, пока разберешься – порево это или стебалово, сама по себе стилистика (или стилизация) и желеобразный, намеренно занудно структурированный синтаксис успеют так надоесть, что ответ на этот вопрос уже и не так важен.
Хотя, конечно, только круглый дурак может причислить все это к порнографии по той простой причине, что гротескные крупные планы и пошагово-детальные описания не могут служить возбуждением чьей-либо физиологии, потому что здесь такая цель напрочь отсутствует. Это примерно то же самое, что причислять к порнографии работы художника Александра Вилкина, который тоже уже лет десять как трудится на той же неистощаемой ниве. Так что не такие мы дураки, чтобы закрывать лицо руками или плеваться, кривиться и делать такие мины, как какая-нибудь училка по лит-ре, читающая инструкцию, как правильно надевать гондон.
Значит, вероятно, это такая форма стебалова, - определилась я и, отчаянно клюя носом, изо всех сил продолжила чтение. Не покривив душой, честно скажу: это было намного труднее, чем чтение предыдущих 16 книг, среди которых также было немало длинных и скучных романов. В чем феномен такой удушающей скуки – сразу было трудно понять. Ну, однообразный заунывный стиль, ну не смешно: того и другого уже вполне достаточно. По замыслу-то, как бы это выразиться, это ведь «озорные» рассказы по-любому. Одно из двух: или этот замечательный опус звучит для меня в диапазоне, который мой слух не улавливает, или, что вероятнее, автор просто не справился со своей задачей. Да и идея, если честно, новизной не покоряет.


18. Это сильнее, чем «Фауст» Гете.
Анатолий Гаврилов «Вопль впередсмотрящего».

А. Гаврилов в 2010 г. стал лауреатом премии Андрея Белого за книгу «Берлинская флейта». На само мероприятие он тогда не приехал. Именно благодаря отсутствию автора мне запомнилась и книга, и имя писателя. Книгу прочла чуть позже: понравилось. Аскетичная проза, простая, как карандашная графика, с внутренним ритмом. Этой зимой купила его новую книжку. «Новая книга А. Гаврилова «Вопль впередсмотрящего» долгожданное событие», – сказано в аннотации – «эти тексты (повесть и рассказы) написаны с редким мастерством и неподражаемым лиризмом…»
То, что называется повестью, представляет из себя короткие, ничем не связанные между собой предложения: «Суслики роют в земле норы». «Земля движется вокруг солнца». «Предложения бывают простые и сложные». «Парус служит морям давно». «Яхтинг. Для управления парусной яхтой служат руль, румпель и паруса». Из таких изречений, собственно, и состоит «повесть». Искать в этом некий завуалированный смысл глупо, потому что он здесь отсутствует. «Редкого мастерства» и «неподражаемого лиризма» лично я не обнаружила; кто нашли – те молодцы, их можно с этим поздравить:
«НОТ – научная организация труда». «Во французском языке нет падежей». «Граб относится к твердым породам дерева». «Квадрат – это прямоугольник, у которого все стороны равны». Если задаться целью, то и о такой манере вполне себе можно написать не только положительную рецензию, но и защитить диссертацию – было бы желание, а язык наш все смелет и бумага все стерпит.
«Это сильнее, чем «Фауст» Гете. Любов побеждает смерть», – написал с ошибкой товарищ Сталин, одобрив слабый и неудачный опус М. Горького – и тут же нашлись грамотеи, которые подтвердили, что «так и надо»: это у буржуев и врагов советской власти «любовь», а у пролетариата, рабочих – твердая и суровая «любов». Так что искать черную кошку в темной комнате даже если ее там нет – можно. Если это кому-нибудь нужно. Можно назвать повестью окрошку из записных книжек или любых других мудрых мыслей, вроде (цитирую):
«Диалог – это разговор двух или нескольких лиц». «Омонимы звучат и пишутся одинаково, но различаются по значению». «Синонимы различаются по звучанию и написанию, но тождественны по смыслу». «Во французском языке существуют два рода – мужской и женский». «Осенью все живое готовится к зиме». «Причастие – особая форма глагола». «Утки поедают ряску и другую вредную растительность».
Кони едят овес. Волга впадает в Каспийское море. В часе 60 минут. Сталин – палач народов. Дробь имеет числитель и знаменатель. Путин – наш президент. Осенью все птицы летят на йух. Оказалось, это очень полезное занятие. Вот написала несколько таких мыслей – и настроение мое улучшилось.


19. Своя грыжа есть у всех.
Сергей Носов. «Франсуаза, или путь к леднику».

Своя грыжа есть у всех, но не каждый назовет ее Франсуазой. Поэт (его фамилия Адмиралов) пошел еще дальше: он вступил с ней в односторонний личностный контакт и даже взял ее с собой в путешествие. Он с нею делится впечатлениями о Гималаях, о малом Тибете и об особенностях национального индийского колорита. Монологи, обращенные :к грыже, содержательны и лиричны и напоминают об утраченном эпистолярном жанре писем вручную. И роуд-муви, и семейный роман – все связано непрерывными внутренними монологами, выдающими человека а) порядочного, б) внимательного, в) ироничного; но немного подавленного: образ – как бы это сказать – лирического героя (или он бывает только в стихах?) удался. Играть в игру под названием «экзистенциализм» (с приставкой «пост») уместно. По той причине, что автор книги Сергей Носов на обложке позиционируется как представитель постмодернизма, а что же еще, как не это предполагает игры в разные игры: и в семейный роман, и в роуд-муви, и в постоянные внутренние сомнения и противоречия. А вот и специальная микротема: здесь в центре сидит «психотерапевт», а вокруг хороводятся всякие невыразительные типы: «пациенты» с проблемами. Если присмотреться – их проблемы не стоят и выеденного яйца, но автор гнет свою линию, с упорством достойным лучшего применения, совсем не зря. Это специально для тех, кто не понял: игра продолжается, но строго по правилам. Ничего случайного. Рассуждения о случайностях в жизни, о возможностях случайных совпадений и прочих странностях – тоже игра. Там тесть Адмиралова – пенсионер и обыватель по всем позициям – прогоняет такую телегу о случайных совпадениях, как будто он в теме и только и делает, что ест ЛСД и записывает свои трипы. Или на худой конец он читал рассказ Хармса про трамвай, где незнакомые и посторонние друг другу пассажиры связаны между собой конкретными бытовыми, а не метафизическими связями.
Все под контролем, даже если кажется, что его нет – верный признак удачного произведения. При этом имеется впечатление, что все написано без творческих мук и не особо заботясь о читателях – в правильном смысле. Лишняя озабоченность может только навредить – не только в литературе, но и в путешествиях, не говоря уже о семье.
Лично мне понравилось про итальянское кино, разделяю точку зрения Адмиралова: фильм «Путешествие» - это заунывная и тухлая шляпа (реж. Антониони), фильм «Salo» («120 дней Содома») – оценка ниже некуда (реж. Пьер Паоло Пазолини). А больше всего мне понравилось про эксгумацию собачки из могилы на кладбище домашних животных (как у Стивена Кинга).
Игровая культура не свойственна петербургским писателям. Она важна для московских алкоголиков ХХ и начала ХХI вв. А у нас – и было всегда и есть – исключительно и только на серьезных щах. Будто бы они забыли, что домохозяйки, читающие Умберто Эко, не понимают, что с ними играют. И сам Умберто Эко забыл, что он играет и даже как его зовут. Петербургские писатели все как один смотрят на это, как бараны, не делают выводов, зато держатся колхозно. Председатель колхоза у них, конечно, А.К. Секацкий. Но тоже сам за себя, изредка слегка поигрывая и «лоббируя», но на это никто не ведется. Более того, результат обратный. О чем это я? Как в анекдоте – «музыка навеяла».


20. Шаг за МКАД – и вот вам ад.
Юрий Буйда «Жунгли».

«… Жунгли – поселок за кольцевой автодорогой, входивший в состав Москвы и официально называвшийся Второй типографией, где жили по большей части старики, инвалиды и алкоголики… – не удивлюсь, если встречу здесь у вас Осаму бен Ладена, – говорил участковый Семен Семеныч Дышло. – тут его никакое гестапо не найдет».
Тезка рецензируемого автора Юрий Мамлеев занимается тем же: исследованием бытовых парадоксов, идиотизма повседневности (а чем еще должен заниматься серьезный писатель в России). Вот только у Юрия Буйды, в отличие от Юрия Мамлеева, нет никакой мистики и намеков на «потустороннее», и это намного честнее и правильнее. У Мамлеева если мистику убрать, получится слабый рассол без специй. Без этого специфического компонента ничего не выйдет, на этом все и держится. Все это мы давно уже раскусили и поэтому считаем, что Мамлееву мистика нужна как такая текстовая виагра, а Буйда и без этого ого-го. Потому что реальность, которую он конструирует, доставляет читателю сильнее любой мамлеевской мистики.
Жунгли – это место, где нет ни времени, ни категорий добра и зла. Это край мира, где грань, за которой простирается нечеловеческое, уже практически не заметна. Здесь сирые и убогие оборачиваются выродками и убийцами, красавицы – уродами и дегенератами. У Внука Штопа – болезненного подростка по имени Франц-Фердинанд – на спине уродливые полуметровые отростки – крылья. Здесь «ангельские» атавизмы мало того, что бесполезны, они только усугубляют врожденные уродство и страдание и являются признаком окончательного вырождения. Нечеловечески прекрасная Лилая Фимочка – безмозглая и слепая, с грубыми пороками внутриутробного развития, ее внешность – это такой же атавизм, как и крылья бедного урода. Глубокий идиот великан Бздо спит в ящике на бутылочных осколках и рвет на части бродячих собак. А Лилую Фимочку он убил, распял и прибил дюбелями к дверям храма. А безмозглый сиротка Мизинчик, не в силах различить любовь и ярость, изнасиловал и расчленил дочку приютивших его людей. А дедушка Штоп взял и отрубил топором сам себе руку. А Климс живет со своей матерью как с женой, являясь при этом серийным маньяком-насильником и убийцей. А у китайской девушки Ла-Тунь нет ног и пизды. «Фанерные перегордки, рогожные занавески, ширмы … стук швейных машин, запах керосиновых ламп и плит, самогона и кошачьей мочи… обручальное кольцо под половицей и молочные зубы в бумажке за образами… яд и мед, соль и сахар … радио, которое никогда не выключали».
Тему МКАДа как границы между жизнью и смертью и миром людей и нелюдей в свое время разрабатывала Людмила Петрушевская. Демонизация «замкадья» – это важная часть в депрессивной литературе Москвы и окрестностей. Вот и Юрий Буйда пошел по этому же кругу, что и Петрушевская, только в обратную сторону. Но в путешествии по кольцу в этом никакой разницы нет. Так интеллигентные люди-писатели реализуют прежде всего свой личный ужас и страх перед тем, что находится за чертой и перед теми, кто там живет. Эта разделяющая демаркационная линия, конечно же, условна. Любой человек – мерзкое и паскудное существо, независимо от того, где он живет. На это существует несколько точек зрения: одна – все люди дерьмо, другая – в каждом есть искра божья. Вторая лично мне не близка. Советую посмотреть анкеты с фотками на «Мой мир@Mail.ru» - там те же Жунгли – сплошные, непроходимые и бесконечные. И законы те же: законы Жунглей. Это вам не Фэйсбук.