Сифилис речи

Опубликовано в альманахе "Усы Лурье" №6



Однажды в мрачные советские годы, когда книги были в большом дефиците, а вход в публичную библиотеку был разрешен только за особые заслуги перед государством, мне попалась в руки перепечатанная на машинке статья какого-то неизвестного мне академика Стулова. Я тогда учился то ли на втором, то ли на третьем курсе СанГига и в тот день по обыкновению прогуливал лекции, «тусуясь» – как теперь говорят – с такими же лодырями и бездельниками на «голубятне» – то есть на площадке последнего пролета лестницы возле кафедры гигиены жизни. Блеклая перепечатка толщиной в 1,5-2 см называлась «Центральные механизмы брани и ее сексуально-урологические корреляты в организме лиц репродуктивного возраста». Имя автора – Н. В. Стулов – ничего не говорила мне, но название «механизмы брани» заинтриговало. Студент с неприемлемой для санитарного врача фамилией Гноев, знакомый мне по семинару «Гигиена женщины», где мы с ним готовили совместный реферат о пагубном влиянии внебрачных связей, предложил мне сделку: я даю ему в долг 5 рублей на месяц (в то время это были большие деньги для нас, студентов), а он дает мне эту «запрещенную» рукопись как бы в залог. Если Гноев не возвращает мне деньги в срок – я отношу этот «самиздат» в комитет комсомола или в деканат – и как минимум отчисление должнику будет обеспечено. Вряд ли бы я воспользовался столь недостойным рычагом по возврату денег, даже, скорее всего, нет… В тот момент меня просто одолело любопытство: мне не терпелось прочесть про брань и ее корреляты в сексуальной жизни лиц репродуктивного возраста – ведь я тогда сам был именно таким лицом. Поэтому мы ударили по рукам, и я, таясь, вез в троллейбусе вверенный мне научный труд опального академика с таким чувством, будто я везу в своей клеенчатой сумке бомбу, а вокруг меня едут гэбисты, которые сразу же схватят меня под руки, как только троллейбус остановится на углу Литейного и Чайковского – прямо напротив Большого Дома.
У себя дома я, соблюдая предельную конспирацию, припер дверь кладовки стулом и сел на него, чтобы меня никто не застал врасплох и развернул рукопись. «Сижу я на стуле, читая Стулова» - пришел мне на ум невольный каламбур, и я погрузился в чтение.

Академик Н. Стулов родился в 1907 году в г. Оренбурге в семье рабочего, который трудился в поте лица на фабриканта Демидова, пока ему не покалечило руку фабричным станком. Став инвалидом, Василий Стулов больше работать не смог. На его руках (одна из которых была покалеченная) находилась большая многодетная семья – 11 человек, не считая жены Евдокии Маврикиевны. Инвалид с горя начал прикладываться к бутылке, запил горькую, стал поколачивать жену и детей. Раньше всегда спокойный и обходительный, теперь пьяный отец все чаще не стеснялся в выражениях и, кляня судьбу, перемежал свой нетрезвый речитатив нецензурной бранью. Вскоре он и вовсе перестал употреблять нормальные человеческие слова, употребляя исключительно одни матерные. Обходясь четырьмя титульными словами русской матершины и их производными, он общался с семьей и на вполне мирные насущные темы. Этот экономный новояз довольно быстро освоила и мать, и сестры, и все остальные члены семьи. Вот так, к примеру, выглядел вечерний разговор родителей, когда отец был трезв, а мать наслаждалась редкими минутами своего трудного счастья:
- Хуйни хуйни. (положи каши)
- Хуйня – хуйня! (каша невкусная, без масла)
Хуйня, хуйни! (ничего страшного, положи)
-Хуйну, хуйня. (не волнуйся, уже кладу)
- Хуйня хуйня! (действительно: невкусная)
- Хуйня? Хуйня! (невкусная? Да ладно, пожри)
Хуйня, хуйну. (ладно, я сегодня добрый)
Хуйни, хуйини.(и то верно, поесть-то надо)
Не мог с этим смириться подрастающий Николай. Он твердо знал, что мат – это плохо; что это – грязь, пакость и мерзость. Кроме того, от наблюдательного юноши не ускользнула одна шокирующая закономерность. С тех пор, как отец принес в дом матерную брань, в семье перестали рождаться дети. Как отрезало: младшему – Васятке – шел уже 9-й год, а мать продолжала оставаться порожней.
Однако у Николая были свои дела. Он вскоре переехал в Ленинград и занялся научной деятельностью. Он решил посвятить свою жизнь мату – в смысле его пагубному влиянию на репродуктивные функции человека. Для этого он устроился лаборантом в виварий к физиологу Павлову. Его работа заключалась в том, чтобы чистить клетки мышам и жабам и утилизировать препарированные тушки подопытных животных. Ночами он работал там же в качестве сторожа. Это он делал для того, чтобы ночью, пока никого нет, проводить научные опыты. Стулов вставал напротив клетки с мышами и часами напролет – до самого утра – покрывал их отборной бранью, крыл четырехэтажным матом, в котором он ради науки в разы превзошел своего отца. – Ну что, ебанногондонные хуепидорасы, сто хуев вам в глотки и в ваши сраные ебаные жопы – сосите хуй! – с пафосом обращался он к мышам, которые весело поглядывали на него своими бусинками-глазками.
– А теперь – вы – обращался он к пупырчатым жабам, которые презрительно смотрели на него, полуприкрыв глаза, – тригнидаблядские пиздопроушины, мандопроебанные суки – еб вашу хуем в жопу мать, целки голландские!
Стулов вел журнал научных наблюдений и выводов. Через неделю таких ночных дежурств он собственноручно препарировал жаб и мышей и под микроскопом изучал их внутренние органы, головной и спинной мозг. Уже тогда он сделал главный вывод: органы тех, кто слышит матерные слова, подвергаются необратимым изменениям. Мозг разрушается, страдают сексуальные функции. Животные, которые подвергались мату, прекращали давать потомство. Это был неопровержимый научный факт. Но, чтобы обнародовать сенсационное открытие, не хватало еще очень многого. Главным козырем Стулова должны были стать наблюдения над жизнедеятельностью человека матерящегося – именно здесь ждал его главный триумф. Тогда он нанялся санитаром в морг. Иногда ему удавалось получить доступ к трепанированным черепам и он имел возможность в ночные дежурства самоотверженно копаться в мозгах усопших. Но до чистоты эксперимента было далеко! Ведь неизвестно, был ли при жизни матершинником или нет тот или иной покойный субъект.
Тогда – для чистоты эксперимента – Стулов решился на крайние меры ради науки. Он долго наблюдал за одним уже немолодым очкариком, работающим провизором в аптеке, куда Стулов часто наведывался за настойкой боярышника. Аптекарь был вежлив и интеллигентен до приторности. – Вот этот тип точно ни разу в жизни не употребил ни одного матерного слова, – решил Стулов. Чтобы подтвердить этот факт научно – а настоящий ученый должен всегда иметь твердую доказательную базу, – он однажды решил с ним познакомиться поближе и предложил ему распить бутылочку крепленого вина в скверике на скамейке под предлогом своих именин. Вежливый аптекарь не посмел отказать, и совместное распитие состоялось. И действительно – как ни провоцировал Стулов своего воспитанного собутыльника, – тот только краснел и ерзал от неудобства, но ни разу не произнес не только бранного, но даже и ни одного неблагозвучного и просторечного слова. Он упорно говорил вместо «хуй» – «член», вместо «жопа» - «пятая точка», вместо «ебаться» – «вступать в интимную связь», вместо «блядь» - «дама легкого поведения», а вместо «бля» – «так сказать». То есть вместо «я, блядь, вчера нажрался, и тут какая-то блядища у меня деньги спиздила», он, краснея, произнес: – Я, так сказать, вчера выпил лишнего, а одна дама легкого поведения, воспользовавшись этим, по-видимому, так сказать, присвоила мой кошелек.
Cтулов был доволен результатом. Теперь требовался антипод безматерного фармацевта. На примете был грузчик продовольственного магазина – гермафродит средних лет Саша-Маша по кличке Пиздохуй. Это, в общем-то, был мужик – грубый и неухоженный, но под широким пиджаком с чужого плеча у Пиздохуя висели большие даже для бабы сиськи. Пиздохуй и слова не произносил без мата. Он непрерывно матерился – когда шел на работу враскачку, когда обедал, пил пиво, хлопал по жопе молодых красавиц тяжелой грузчицкой ручищей и кидал ящики с хозяйственным мылом из кузова грузовика. Так что Пиздохуй специальной проверки, подобно провизору, не требовал.
Таким образом, два кандидата для научных исследований были выбраны. Осталось только добыть их мозги. Вернее, их мозг – целых четыре вожделенных полушария.
Дело за немногим.
Здесь я пропущу отнюдь не самые важные подробности в подготовке дальнейших исследований. Суть в том, что Стулову относительно легко удалось-таки получить доступ к материалу. На заброшенной даче он отделил головы доноров, обложив их льдом (для этого ему пришлось совершить гнусное и недостойное ученого преступление – увезти тумбу с мороженым из-под носа вечно пьяного тщедушного мороженщика Антипа по кличке Уксус, слегка оглушив его мешком с песком). Тела пожертвовавших свои жизни ради науки грузчика и аптекаря Стулов зарыл в муравейнике. Дрожа от нетерпения, он с трудом распилил черепа лучковой пилой, и его взору наконец-таки предстала убедительная картина. Мозг матершинника-гермафродита разительно отличался от мозга скромняги-аптекаря. Во-первых, размерами. Он был значительно меньше – так высохший, завалявшийся под диваном с прошлогодней елки мандарин отличается от свежего сочного апельсина. Кроме того, в речевых зонах левого полушария отчетливо выделялись множественные очаговые поражения. В лобных долях мозга бедняги Пиздохуя полным ходом шел объемный процесс – то есть, что называется, росла опухоль – как позже выяснилось после проведенной гистологии – злокачественная (здесь Стулов, будучи убежденным атеистом, даже перекрестился: он понял, что убил Пиздохуя он не зря – все равно бы тот скоро подох в самом ближайшем будущем – бесславно и бессмысленно, а тут получается, доброе дело сделал Николай Васильевич – от мук избавил сквернослова, не говоря уже о научном открытии). Мозг же провизора Арсения, напротив, был безупречен.
В дальнейшем Стулов провел еще целый ряд серийных наблюдений над мозгом сквернословов и их безматерных антиподов, а затем взялся за исследование половой сферы граждан. Для этого ему приходилось тратить драгоценное, отнятое у чистой науки время на знакомство с женщинами, и даже вступать с ними в интимную связь, но ради эксперимента ученый был готов даже на это. В результате на основе долгой многолетней практической деятельности и выстроилось знаменитое учение Стулова «О русской брани», где за основу был взят не морально-этический и даже не филологический аспект, а сугубо медицинский. По масштабам открытия Стулов совершил огромный прорыв в сфере не только отечественной, а и мировой нейрофизиологии. Правда, вклад в мировою науку оценить было довольно затруднительно, так как ученый имел действие сугубо с воздействием на мозг русской брани, поэтому непонятно было, имеет ли столь мощное разрушительное действие на мозг брань иноязычная.
«Мозг матерящегося и безматерного человека различается так же, как легкие умершего курильщика и некурящего человека», – писал Стулов, – «Нецензурная брань, а также полублатной жаргон – это оружие массового поражения против русского народа, по сравнению с которым нейтронная бомба – дорогая и громоздкая игрушка глупых и жадных материалистов. Гадать, кто именно наслал на наш народ эту чуму – внутренние враги, евреи или инопланетяне – не моя задача. Разобраться в этом вопросе должны компетентные органы. Моя задача как ученого – выявить проблему. Как патриота и гражданина – разработать действующие алгоритмы спасения нашего народа».
Особенно академика Н. Стулова возмущали факты использования нецензурной брани работниками культуры и искусства, к которым он относился с нескрываемым презрением. «Искусством, как известно, у нас занимается всякий сброд: те, у кого руки не лежат к любому другому полезному делу – у кого руки из задницы растут», – язвительно отмечал он.
Дальше следовали «приложения». Я прочел их на одном дыхании. Для искоренения сквернословия Стулов разработал следующие схемы, при помощи которых деструктивные бранные слов заменялись нормальными и, таким образом, безопасными для мозга населения.
Кроме того, Стулов выявил даже мельчайшую, можно даже сказать, микроскопическую агрессию там, где она не видна невооруженным глазом. Поэтому она опасна вдвойне. В некоторые русские слова внедрен и замаскирован мат, который имеет такое же злокачественное действие, как и мат открытый. Слова типа «застрахуй», «употреблять», «оскорблять», «без даты»… Таких зараженных слов следует избегать. Но самое опасное – это специально построенные фразы – на первый взгляд вполне безобидные, но если повторять их часто, как заклинания, то это может иметь страшные последствия.
Я отложил рукопись. Почему-то вспомнилась скороговорка, которую в пять лет меня заставил повторять соседский мальчик (четырьмя годами старше меня), Гога Полигамишвили: «в рот ябу, в рот ябу, в рот я булочку кладу». Придя домой, я пересказал эту присказку своей бабушке Прасковье. Она меня пожурила и оттаскала за уши, а ночью неожиданно для всех скончалась от ишемического инсульта…
И зачем только я прикоснулся к этой проклятой рукописи? Теперь груз вины за смерть бабушки будет висеть на мне всю жизнь тяжелыми веригами. И единственный мой шанс искупить этот грех – продолжить исследования Стулова и, наконец, найти виновных в массовом заражении моего народа этим, как выражался ученый, «сифилисом речи».

Со слов магистра биологии Ефанова записала Н. Романова.